Гудмод Горячий, с ожесточенным и красным лицом, с развевающимися волосами, выхватил меч и бросился на Вальгарда. Он сейчас сознавал только одно: убит его родич.
— Удержите его! — кричала Мальгерд хозяйка, оставшаяся на том же месте, с которого смотрела поединок. — Ингъяльд! Хёльдир! Гейр! Держите его, держите!
Даг, мгновенно выхватив меч, бросился вперед, заслоняя Гудмоду дорогу; и со звоном отбил своим клинком первый предназначенный Вальгарду удар. Несколько хирдманов с разных сторон набросились на Гудмода и схватили его за руки. Гудмод вырывался, точно сам стал берсерком, его жена истошно голосила, растеряв привычное достоинство. У Гудмода вырвали меч; его хирдманы окружили хозяина, но Даг и несколько других мужчин из Тингфельта торопливо успокаивали их, бессвязно уверяя, что Гудмоду не будет причинено ни вреда, ни обиды. Нельзя же допустить, чтобы знатный хёльд позорил сам себя — убийство на поединке не является преступлением, и месть за такое убийство сама будет убийством, поступком незаконным. Да и не будет добра, если он свяжется с этим берсерком — как бы Хравнефьорд не лишился двух знатных людей зараз!
Толпа понемногу вернулась и сгрудилась еще плотнее, над площадкой висело облако разнородных выкриков, женского потрясенного плача. Внезапная смерть одного из уважаемых людей, да еще такая дикая смерть, никого не могла оставить равнодушным. Боязливо поглядывая на лежащее тело, люди тут же отводили глаза, но почти сразу смотрели снова. В насильственной смерти таится что-то отвратительное и притягательное; внезапно открывается дверь, в которую каждому придется когда-нибудь войти, и каждый, дрожа от этой мысли, все же всматривается в лицо покойника, как в щелочку, торопясь разглядеть хоть кусочек тайны, которую тот теперь узнал.
Загрызен! Умер от старости, от болезни, отравлен, изведен колдовством, утонул в море, замерз, сгорел, задушен, зарублен, зарезан… Всякие смерти бывают, но чтобы человек загрыз человека! Да какой он человек, этот берсерк! Зверь! Медведь, хоть и не в медвежьей рубашке[16]! В толпе вокруг площадки было только одна проплешина — там, где стоял Вальгард.
А он, подняв с земли свой меч и вернув на пояс ножны, невозмутимо вытирал рукавом кровь с бороды. Изредка он поглядывал на свою руку и снова принимался вытираться, точно сам недоумевал, как эта гадость попала к нему на лицо. И никто не решался к нему подойти.
Среди густой толпы, но так же одиноко, стояла Хельга. Ее толкали, тормошили, обращались с какими-то словами, хватали за рукав, желая увести, но она ничего не замечала. Прижав ладони к нижней части лица, как будто хотела силой удержать внутри рыдания, она не сводила глаз с лежащего Ауднира и молча плакала, потрясенная, как никогда в жизни. Она не замечала своих слез, но ощущала, как волосы на голове шевелятся и мелкая судорога дергает мускулы лица. От жуткого зрелища прямо в душу ей пахнуло таким холодом, что она застыла и не чувствовала своего тела. Все только что увиденное до того не вязалось с миром, в котором она жила, что Хельга ощущала ненастоящим все вокруг: и людей, и землю, и даже саму себя. Если ЭТО — правда, то она сама, Хельга Ручеек, не может быть правдой, потому что она и ЭТО не могут существовать в одном мире. Примерно такими были сейчас ее ощущения, а мир дрожал и покачивался, точно собрался куда-то плыть, и она не могла найти в пространстве своего места.
Кто-то обнял ее, и она смутно узнала Дага.
— Все уже в порядке! — не слишком осмысленно пробормотал он, сам не зная, что говорит, и движимый желанием как-то утешить сестру. — Сейчас все уберут, уже ничего не будет. Больше не будет, уже все. Пойдем домой. Пойдем. Не смотри туда.
Теперь Хельга подчинилась: голос и присутствие брата дали ей опору. Даг повел ее прочь.
Атла подошла к Вальгарду и протянула ему платок. Благодарно кивнув, он взял его и еще раз вытер бороду. Атла старалась сохранить невозмутимость, и ей это почти удавалось, только руки мелко дрожали. Ее чувства были противоречивы: как и любое человеческое существо, ее до мозга костей потрясло зрелище нечеловеческой схватки, но, чуть опомнившись, она уже гордилась Вальгардом. Вот теперь они узнали, эти тихие и заевшиеся болтуны! Вот какие люди живут на Квиттинском Севере! Нам палец в рот не клади!
— Ладно, пустите! Пустите! — приговаривал неподалеку Гудмод Горячий. — Чего вцепился?
Он уже поостыл и чувствовал растерянность; Оддхильд хозяйка рыдала, захлебываясь и икая, и никак не могла взять себя в руки, чтобы подать мужу толковый совет. А при виде рыданий своей советчицы Гудмод совсем пал духом, как всякий, у кого выбьют опору из-под ног.
Последний хирдман хёвдинга убрал руку с его плеча, и Гудмод встряхнулся, пытаясь обрести достоинство.
— Ну, вот, — с деревянным лицом обронил Равнир. Привычка шутить настолько вошла в его кровь, что работала независимо от рассудка. — Теперь Гудмод может похвалиться своей выдержкой: в этом страшном деле он был так спокоен, что его держал только один человек[17]!
— Жертву! Ведите! Надо жертву! — суетливо распоряжался побледневший и вспотевший Хельги хёвдинг, широкими взмахами рук призывая рабов подвести поближе жертвенных бычков. Опомнившись, он теперь торопился разделить ответственность за произошедшее еще и с богами. — Где нож? Ари! Да позовите Хальвдана! И… этого тоже.
— Я так и знала, что так будет! — сурово сказал Троа. — Если у человека имя начинается на «валь»[18], то от него не жди мира и покоя!
— Имя — часть судьбы! — вздохнул Орре управитель.
— Всякому своя судьба. А чему быть, того не миновать, — мудро заметил Марульв Рукавица. Он обладал большим запасом пословиц, но сейчас был озадачен, как и все, и не сразу подобрал подходящую. — Вот, Ауднир. Богатым-то он был, да богатство его и погубило!
— Он сражался за честь! — мрачно возразил один из хирдманов усадьбы Лаберг.
— Да уж! Как говорится, за бесчестьем и беда тут как тут! — вздыхали соседи.
Но самым красноречивым был итог сражения.
Жертвенный бычок затих, горячая, дымящаяся кровь широкими потоками стекала по бокам валунов и пропадала в щелях меж камнями. Казалось, ее так много, что густая струя пронижет всю землю насквозь до самого мира мертвых и несколько остывших капель упадут на подставленную ладонь Хель, владычицы умерших. Столб дыма стремился в небеса, призывая к пиршеству богов Асгарда и его — Повелителя.
16
Слово «берсерк» состоит из двух корней: первый означает «медведь», а второй можно перевести как «шкура» и как «рубашка».
17
Великолепное высказывание позаимствовано из «Саги о Ньяле». Не берусь решить, шутка это древнего рассказчика или строгая правда жизни.