После инициации ему стали понятны многие аспекты богоборчества: бессмысленная жестокость, ненависть к Богу, разрушение церквей и монастырей. Ему стало понятно, почему люди жгли и убивали. Так действовали они не только ввиду приказов, полученных от атеистической власти, но вследствие воздействия силы невидимой. «Это была демоническая оргия на огромном пространстве страны».
После инициации у него «бывали приступы какого-то веселья, как у пьяного, когда хочется хохотать, не понимая над чем, но они быстро сменялись глубокой тоской». Если бы его в то время спросили, чего он хотел, то он бы, по собственному признанию, ответил, что хотел покончить жить самоубийством. Но прежде он хотел бы взорвать мир огромной бомбой.
Кто-то хвалится своим нечувствием к смерти. Один снайпер даже иронизировал насчёт Достоевского, мол, из какого отряда Достоевский, мол, такого не знаю. Снайпер рассказывал, что для него люди были лишь объектами, которых он «обрабатывал» (пулями).
При таком отношении к жизни, как можно предположить, возникает риск того, что внезапно на человека накатит нечто страшное и затопит его. И в результате этого «наката» человек сорвётся в катастрофу (например, убьёт себя или других, но уже не на войне). Пример такого срыва представлен в следующей истории. Один человек массово делал аборты и вроде бы как уже почти «придавил» свою совесть. Но внезапно на него нахлынуло что-то настолько страшное, что он убил супругу, ребёнка и отправился на каторгу[100].
Ещё одним комментарием к теме «пирамидки» и «электронов» могут стать слова военнослужащего, работавшего в секретном подразделении, уничтожавшем людей с помощью беспилотных летающих средств — дронов. Рассказчик отмечал, что, по мнению некоторых людей, в человеке есть будто бы некий выключатель. Вот ты, мол, на войне, а вот ты, мол, выключатель щёлкнул и пошёл домой.
«Но когда я уходил с работы, — говорил он, — война продолжалась. Посттравматическое расстройство стало проявляться в маниакальном стремлении делать всё на отлично. Я проводил больше миссий (убийств с помощью управляемых дронов), чем остальные. Чувство вины заставляло брать на себя больше ответственности» (по смыслу всей истории можно так понять: пытался завалить себя всё бо́льшим объёмом работы, чтобы не думать о происходящем).
Он говорил, что участие дронов в боевых операциях усиливает ощущение неуязвимости. Можно убивать, находясь на дистанции от жертвы. «Чем дальше мы находимся от жертвы, тем меньше мы склонны сомневаться… Расстояние создаёт равнодушие… Ты не знаешь, кого убиваешь, потому что не видишь лиц, только силуэты. Легко отключиться, эмоционально отстраниться и не воспринимать их как людей. Они не люди, они просто террористы».
«Осуществляя эти удары, ты полагаешься на слова других людей, но это не им приходится делать выстрел. Не им приходится нести эту ношу. Этот груз ложится на меня, на пилота. Им легко говорить: это он, убей его. Но им не приходится самим это делать и жить с последствиями, если выяснится, что это не тот человек. Мы оставили этих детей сиротами, но не им приходится с этим жить, а мне!
Я сначала не понимал, что значит убивать? Это было ужасно. Мы смотрим на них, на этих людей и вдруг кто-то говорит: оружие готово, цель подтверждена, разрешение на запуск. И мы выпускаем ракеты. Наблюдатель начинает отсчёт, а потом говорит: попал!.. Я не знал, что чувствовать, но я знал, что только что оборвал жизнь, не имея на это никакого права. Но я ведь давал присягу. Я сделал то, что должен был, я выполнил приказ. Было ощущение, что моё восприятие самого себя разваливается на части» (см. далее о фильме «Бумажный солдат» и о «сшибке»).
В качестве комментария к мысли об электронах можно сказать, что в романе верно «схвачен» нерв, по которому распространялся импульс / заказ на снятие человека. Этот импульс добежал-таки до эпохи постмодерна, в которой объявлена борьба всему, что, как писал один современный философ, «познающий человек видел, слышал, воспринимал своими органами чувств». Информация такого рода объявляется «вторичной», то есть иллюзией. «После открытия микромира иллюзорными оказались и первичные качества: конфигурация, размер, вес, другие объективные характеристики вещей» (неужели и сапог, бьющий учёного в живот, представляется ему не имеющим ни веса, ни скорости, с которой он вколачивается в живот?). «Физика твёрдого тела» переименована в «физику конденсированных состояний», потому что ни тел, ни вещей «на самом деле» (мол) больше нет (и сапога тоже?). «Есть только потоки энергии и их напряжение: „струны“, „волновые функции“, „сознание нейтрона“ (узнаёте Срубовские «критикующие и контролирующие электроны»?!). Или: «Есть только кривизна и кручение пространства». С точки зрения такого рода подходов иллюзорным представляется макромир, да и сами люди (которые выражают свои иллюзии насчёт собственной иллюзорности). Впрочем, аналитическая мысль идёт ещё дальше. «Микромир, струны, волны и пространство ещё слишком бытийны. „На самом деле“ нет ничего кроме времени. А время — это распределённое по пространству небытие. Принцип исчезновения, у-ничто-жения. Существует только ничто… Таков самоубийственный парадокс последовательно редукционистского отношения к миру. Смертельная истина науки как проявление апокалипсиса в познании»[101].
100
Прокопий (Пащенко), иером. Остаться человеком: Офисы, мегаполисы и лагеря. Ч. 4.2. Мы человеческого рода… Приложение 2. В оцифрованном виде документ доступен здесь: https://solovki-monastyr.ru/abba-page/solovki_page/2074/.
101
Кутырёв В. А. Cова Минервы вылетает в сумерки (Избранные философские тексты ХХI века). СПб.: Алетейя, 2018. С. 494.