Как нарочно, Валя дольше всех задерживалась у его кровати. Прикладывала пальцы ко лбу, вертела температурную карточку или вызванивала на тумбочке стеклянной посудой. Придумывала и еще хлестче иезуитскую пытку: подтаскивала стул, садилась и начинала обрезать крохотными ножницами ему ногти на руках. Ловя его убегающий взгляд, сердито обещала добраться и до бороды. С весны, как заболел, не вынул из полевой сумки трофейную бритву. Борода набралась на диво буйная, густющая, пальцы не затолкаешь; она отличается от темно-русых волос чернотой с теплым отливом. Усами тоже давно не занимался — запышнели, слились с бородой.
То же самое, видимо, Валя собиралась проделать и сейчас. Обойдя все койки, бегло засматривая в карточки, она остановилась возле него. Роясь в просторном кармане белоснежного халата, взглядом искала единственный в палате стул. (Держали его для профессора.) Николай зажмурился, сгребая вдруг на себя простыню. Каким сладостным показался голос штаб-ротмистра, возвращавшего его в палату.
— Подпоручик Щорс, — теперь Рычков обращался к нему не иначе как официально, — вас мы еще не слышали… Господина есаула, к примеру, вполне удовлетворяла монархия. Не прочь он и восстановить ее. На худой конец, видеть Кубань свою автономией. Вас какая власть устраивает? Что вы имеете к нынешней, Временному правительству, а?
Николай с готовностью выпростал ноги из-под простыни, намереваясь подняться.
— Видите, господин штаб-ротмистр, ответить на ваш вопрос трудно. Я знал ее, одну власть. Ушла сама. Что касается этой… Сидеть на штыках невозможно. Убежден. Временное правительство как-то еще умудряется.
Поручики поддержали громким смехом. Валя, так и не вынув из кармана ножниц, угрожающе потрясла кулаками.
— Я, подпоручик, человек военный, — привстав на колени, потянулся сухожилой шеей Рычков, — и требую определенности.
— Пожалуйста. Я тоже военный. Кровавое побоище в Петрограде вы подаете как выступление сбитой с толку кем-то уличной толпы. Глубоко ошибаетесь. Расстреливали из пулеметов солдат и матросов…
— Анархию! Всякую сволочь, дезертиров. Газеты скверно читаете, Щорс.
Николай как ни в чем не бывало продолжал:
— Господин Рычков желал определенности. Доскажу. Из официальной прессы не уловишь истинного положения, одни угрозы в адрес германцев да бравурные призывы к наступлению. А солдатские комитеты требуют мира, отказываются наступать и вообще… против войны.
— Ага! — обрадовался зло Рычков. — Власти добиваются.
— Да. Момент острый… Временное правительство или Советы. Исход зависит от армии. Чью сторону она примет…
— Вот именно!
— Не радуйтесь, штаб-ротмистр. Анапский полк вы знаете. Временному правительству дал один из первых присягу. À нынче отказался идти в наступление. Выводы отсюда?
— Слухи, Щорс… Вредные слухи. Можете за них, знаете… поплатиться.
— Не слухи. Вчера встретил сослуживца, анапца. Он в соседнем госпитале. Призывал в наступление. Солдаты пытались поднять на штыки… Штаб-ротмистр, вроде вас. Кстати, он знает вас… по Одоевскому полку.
Рычков на глазах менялся в лице.
— Погодите! — вспомнил есаул. — Одоевский. Где-то в Карпатах… Восстание там подымалось на рождество!
— Да, — кивнул Николай. — Господин Рычков прямой участник в нем…
Пощадил, не досказал — удовлетворился жалким, растерянным видом штаб-ротмистра. Понимал, спесь с него сбита окончательно. Кому ни доведись, сознаться в таком деле по нынешним временам опасно. Январские события в Одоевском полку всколыхнули весь фронт. Оружие — на царя! Сомнения нет, деспот офицер первым поплатился своими боками. На штыки не брали, как того анапца, — разделали прикладами при ясном дне. Оттого и зачах.
События назревали. К осени фронт уже потерял интерес и значение — разложился совсем. Солдаты не стреляли с той и другой стороны — обнимались. В печати и в народе загуляло необычное для войны слово «братание». Внимание всех — на Петроград. Кто? Временное правительство или Советы? Никогда так не ждали газет. И весть пришла: Временное правительство низложено…
Жизнь в палате сникла, а вскоре и заглохла. Первым исчез Рычков, не прощаясь, ночью. За ним — есаул. Этот поклонился всем от порога, приглашал к себе на Кубань, в теплые, благодатные края.
В конце декабря откомиссовали по чистой с военной службы и Николая. Старую юнкерскую шинель его и холщовую солдатскую сумку доставила из вещевого склада Валя. Прощались они за чугунными воротами госпиталя.
— Возвращайся, если что… Тебе нужен крымский воздух.