В теплушках — до трехсот бойцов. Винтовки у всех; три исправных пулемета и одна пушка на открытой площадке. Люди подходили до последнего часа. Многих Николай не видал и в лицо. Успели с Зубовым разбить их по ротам, взводам и отделениям; назначили командиров. Гордостью и своей заслугой он считал конную группу человек в тридцать с лишком. Лошадей конфисковали по богатым дворам. На нее, разведку, ударную силу, возлагал большие надежды.
Пока бегал, метался между вокзалом и зданием волисполкома, Николай забыл о дяде. Перед вечером, усадив и разместив всех и вся по вагонам, вырвался на малое время. Хвороба свернула его нещадно. Все хорохорился, не подавал виду, собирался перебраться в теплушку. Сейчас, трясясь на стыках, Николай сам испытывал недомогание, боль под левой ключицей; при огне в «буржуйке» украдкой все оглядывал носовой платок. Боялся мокроты с сукровицей. Невольно думалось о дяде Казе. Напрасно сорвался он из дому. Ему не одолеть походной жизни. Идет весна, сырость, талый ветер. Беречься да беречься. К сердцу подкрадывалась тоска.
Заботы не давали ему надолго отвлекаться. Наваливались, вытесняли все посторонние мысли. Что ждет их в Новозыбкове? Из сумбурных телеграфных разговоров знал, что туда отступили от Гомеля и Чернигова воинские силы. Какие силы, сколько? Где линия обороны, кто объединяет все отряды красногвардейцев? Новозыбковский уездком объяснить толком не мог. Ясно одно — немецкие и австро-венгерские корпуса по сговору с Радой, вдруг ожившей, оккупируют Украину; это значит, сюда они непременно дойдут. Кровопролитные бои были в районе Бахмач — Конотоп; достоверно, нынче революционные войска, теснимые немцами и гайдамаками Петлюры, отодвинуты к Харькову. Из газет явствует, мирный договор с Советской Россией все еще не подписан, и немцы прут по Прибалтике и Белоруссии. Захвачены Минск, Могилев, Гомель…
Известия тяготили.
Опять надолго устанавливается в раскачивающейся теплушке молчание. Стучат колеса на стыках, скрипят на разные голоса все доски и железки вагона, гудит огонь в «буржуйке». Их пятеро, командный состав; всем не спалось. Ординарец, пятнадцатилетний семеновский паренек Матвейка. Ребенок, давно уснул на тюках сена, едва под ним застучали рельсы. Зубов Яков принял на себя отрядный штаб, пока не раздобудут знающего офицера-штабиста. Квятек напросился в строй; дали роту. Знаний военных нет, но обещал овладеть ими в боях. На братьях Лугинцах оставались вербовка и снабжение. Тоже камушки не из легких. Ощутили нехватку учителя Бабченко и Табельчука — комиссары какие! Оба слегли, придавленные чахоткой.
Как ни странно, Николая в эту минуту тяготят не тревожные события, даже не предстоящие бои, а снабжение. Люди наполовину разуты и раздеты; фронтовики так-сяк, донашивают окопное. Жалкое зрелище вызывают рабочие, мастеровщина, батраки из хуторов и посадов. Продовольствием и фуражом запаслись за счет семеновских богатеев; с них же волисполком сгреб в пользу кассы отряда и денежную контрибуцию в 200 тысяч рублей. Так что на первое время есть, люди будут сыты. Беда с боепитанием. Лавочники не торгуют патронами да снарядами. Помощники, особенно Зубов, тешат себя надеждой: в Новозыбкове разживутся, полк там запасной. Знает он, Николай, какие припасы имеют те запасные полки, побывал сам в них — винтовка на десятерых, пулемет на роту да одна захудалая пушка старого образца, деда и бабку знает, вроде той, какая болтается у них в хвосте.
Чего боялся, на то и вышло. Никакого повстанческого центра, никаких мало-мальски серьезных воинских частей в Новозыбкове нет и в помине. Впереди, в сторону Гомеля, раскатывают по рельсам два крохотных состава черниговцев; в самом Новозыбкове дружина самообороны в сотню штыков да длинный эшелон анархистов. Паровоз их, украшенный черным знаменем и цветными полотнищами с призывами, тяжело отдувался, распираемый парами. Как видно, не знали, куда свернуть: влево — на Унечу, в Совдепию, стало быть; вправо — через Семеновку, на Кролевец, в аккурат к немцам угодишь. Хрен редьки не слаще. Наверняка перетрясут «кровью завоеванные» узлы. Большевики идейные споры ведут страстно, не хватаются за кобуру; немцы неохочи до всяких споров, зато в момент сажают на мушку. Так что не след пороть горячку.
Встречу семеновцам новозыбковские уездные власти устроили пышную. Гармошки, митинг тут же на привокзальной площади, обед. Напуганные таким соседством — анархистами и немцами, — исполкомовцы открыли перед комиссарами, братьями Лугинцами, все свои тайники. Оружия и боеприпасов — кот наплакал; пригодились комплекты обмундирования, белья, шинелей и особенно обувки. Не отказались и от продовольствия, фуража — прицепили пару вагонов с мукой, овсом, крупами и растительным маслом.