Погарцевав по притихшим улочкам с неделю, казаки оставили Сновск. На прощальном ужине у железнодорожного начальства жандарм, между прочим, посетовал:
— Вспугнул кто-то… Самая верхушка смутьянов исчезла. Изрядно потрясли вашего шифровальщика. Христом и богом молится… Думаю, в Чернигове язык он развяжет.
— Полно, ротмистр, шифровальщик благонадежный человек, — наполняя фужеры игристым вином, отозвался Грузов. — Да и один он у нас… Заменить некем… Главное восстановлено: мир да любовь…
Девять лет — пора, когда в человеке складывается характер, зреют чувства и особенно прочно оседает в душе виденное, пережитое. Конечно, со своими незрелыми оценками, своим пониманием; наиболее цепко хранит картины прошлого зрительная память.
Николай, как и все его сверстники, зимние шумные дни провел во дворе депо; тут происходили главные события. Митинги, громкие речи деповских… На воле не уловишь, с чего такая буча, зачем явились вооруженные казаки на сытых конях. Не получал ответа и дома. Мать испуганно взирала на отца, сестренки странно смирели. Отец, неразговорчивый сроду, теперь и вовсе был хмурый, морщины не сглаживались на прокопченном лбу. Как и всегда, по утрам он одевался в форменное, брал неизменный жестяной сундучок и, тщательно закрывая за собой калитцу, уходил на «путя». Отбыв положенное время у остывшего паровоза, возвращался. Дед Табельчук, обычно словоохотливый, уклонялся тоже;.»скручивая черными промасленными пальцами цигарку, укорял:
— Мал встревать еще в такие дела…
— Дядька Сашка, Васильченковых вон, с паровоза кричал на весь деповский двор: «К оружию!» Это как? В кого стрелять?
— Ну, репьях ты, Николка, ей-бо… Вынь да положь тебе, — обижался незлобиво дед. — Ступай до дядьки Казн, тот все до тонкости распишет…
Николай сам знает, что тот объяснил бы. Но его нет. Незадолго до того, как деповцы бросили работу, выехал из Сновска по казенным делам. Вернулся, когда через станцию опять пошли пассажирские поезда. Пропадал где-то дни и вечера, дома не застать. Явился как-то сам поздним вечером, мань уложила уже малых. Отец был в рейсе.
Сидели в горнице. Дядя с холоду налил из графинчика, к еде не притрагивался. Долго откашливался после водки и все время ворошил волосы. Матери отвечал невпопад; она добивалась, чтф станет с арестованными.
— А почему казаки не хватают тебя? — спросил вдруг Николай.
Два крупных, немигающих, черных от лампового света глаза расстреливали в упор. Казимир, трезвея, потянулся было опять к графинчику. Нет, не уклониться от этого взгляда, не уйти и от ответа. Отвечать не только племяннику — и самому себе. Да, почему жандармерия не интересуется его персоной? Окажись он в те дни в поселке, изменилось бы что? Выставился бы на трибуне, призвал к свержению царского режима… А рискнул бы? Навряд… Арестовали членов РСДРП, кто не успел скрыться. Сам-то он таковым официально не числился. Разделять взгляды — одно, а бороться за них… Нет, не взял бы он в руки и оружие. Именно это и мучает его сейчас. Революционная волна захлестнула всю Россию из конца в конец. Идет великая битва труда с капиталом. Видит, волна спадает… А сам-то он с кем? Где его место, на какой стороне? Нет, нет, о месте, стороне и разговора быть не может… Они определены им. Утвердиться только, прочнее стать на ноги.
Потрепав Николая за жесткий вихор, виновато улыбнулся:
— Еще схватят, племяш, казаки… Не всех сразу.
Мать, отругав, проводила его спать.
Зиму и весну братья бегали к учительнице, — Анне Владимировне Горобцовой. Молодая, веселая женщина с высокой светлой прической; каждый год с покрова она собирала детей ближних соседей и готовила их к школе. Читать и писать Николай выучился шести лет, никто с ним не занимался, схватывал сам где мог. Больше возле дяди Казн. Кроме справочника да наставлений по паровозам, в доме книг не имелось. Учительница давала книжки с крупными буквами, картинками; от нее он постиг основы мудрой науки — арифметики, географии, истории. Любил слушать рассказы о дальних странах, прошлом Земли. Рассказывала Анна Владимировна увлекательно, живо; закроешь глаза — видишь американские леса, кишащие зверем, пустыни, вождей краснокожих людей, голых но пояс, с пышными головными уборами из перьев хищных птиц. Неведомо сказочные дали манили, захватывали мальчишеское воображение.
Все лето братья провели на реке, в лесу. Это была последняя, самая светлая пора их детства. Строили плоты, делали набеги на давних недругов — гвоздиковцев; налетали на их огороды, сады. Игры приобретали определенный смысл — повторяли события, которые происходят близко или далеко от них. Прошлое лето бились с «самураями», нынче — с «фараонами».