Но Кэл был смущен не тем, что полицейский пил.
— Этих детей? — спросил он. — Значит, таких случаев было несколько?
— Три. Точнее, о трех нам известно. Никто не знает, сколько их было еще. Нам бы не удалось найти даже этих, если бы не слепое везенье. Тот, что был на складе, — чисто случайная удача. Несколько зажженных свечей было оставлено в подвале — это характерная особенность всех этих убийств, — и одна из них, должно быть, упала и подожгла помещение. Пожарники приехали, увидели, что это «нечто необычное», и вызвали нас. Вот так мы и добрались до тела всего через пару часов после убийства. В противном случае труп так и остался бы там навсегда. Эта часть здания совершенно не использовалась. — Его второй стакан был тихо принесен и поставлен на стол. Он опустошил его наполовину одним глотком. — Два других ребенка тоже были найдены в заброшенных зданиях. Первый в многоквартирном доме в barrio, почему я и занялся этим делом, а второй в Восточном Бронксе. Но эти тела были обнаружены не так быстро. Тот ребенок, которого нашли в моей части города, был убит семь или восемь месяцев до того, как его нашли, так что мы знаем, что это продолжается по крайней мере не меньше этого срока. — Он поднял стакан, но затем остановился, глядя в него, как в огромное и бездонное море. — Это заставляет задуматься, как много таких убийств уже было совершено. Раз в месяц? Или раз в неделю?
Плечи сыщика вздрогнули, и было непонятно: это жест или его просто передернуло; он выпил.
Значит, именно этот город, подумал Кэл, снился тебе в твоих худших снах, когда ты жил вдали, в безопасном тихом месте, каким было Нью-Мексико. Джунгли, место, где то и дело убивают детей. Место, куда ты привез своего собственного сына. Кэл почувствовал, что его брюшной пресс напрягся, инстинктивные защитные рефлексы начали срабатывать, будто он в любой момент должен был кинуться на защиту Криса от опасности. Где сейчас Крис?
Кэл опомнился. Где его сын? В дневном лагере, конечно. Плавает, играет в волейбол, мастерит маленькие шедевры искусства и ремесла. Как легко утратить перспективу, здравый взгляд на вещи. Скверные дела творятся повсюду, и там, где больше людей собрано вместе, творится больше скверных дел. Но, живя посреди всего этого, легко позабыть про такое нехитрое рассуждение. Возможно, Мактаггерт тоже про него забыл, тоже слишком мрачно все воспринимает?
— Разве обязательно жертв должно быть больше, чем эти трое? — спросил Кэл. — Может быть, вы нашли всех.
— Профессор, я же вам сказал, что этих мы нашли чисто случайно. Пьяный искал место, где уснуть. Женщина побежала вслед за своей удравшей собакой. Я не верю, что нам так фантастически повезло — отыскать их всех таким способом. В этом городе существуют пустыри с таким количеством чертовых дыр, что нам никогда не обыскать их все. В последнее время были два случая, когда мы получили заявления о пропавших детях, и мы даже не можем вести по ним расследование, нет никаких ниточек. Только что ребенок шел по улице к школьному автобусу, а в следующую минуту его нигде нет, и это все, что кому-либо известно.
— И вы думаете, что эти исчезновения следует добавить к расследованию этих убийств?
— Я не могу это исключить. Хотя в качестве и. л. они не вписываются в нашу картину.
— Что такое и. л.?
— Исчезнувшие лица. Но те дети, которых мы нашли, к таковым не относятся.
— Не относятся? Как так? Если они мертвы, значит, они исчезли.
— Верно. Но только никто не заявлял об их исчезновении.
— Лейтенант, вы сказали, что один из этих детей мертв уже более полугода. Вы хотите сказать, что за эти полгода никто даже не заметил…
— Я вам говорю, что заявления об исчезновении этого ребенка не было. Ни одно из описаний и. л. в нашем центральном компьютере, ни даже в общенациональном регистре сведений о сбежавших детях не совпадает с нашими данными ни об этом ребенке, ни о двух других.
Смущенно, как будто делать выводы ему самому означало вмешиваться не в свое дело, Кэл произнес:
— Но это должно было подсказать вам, кем были убийцы.
— О, конечно, — ответил Мактаггерт слишком легкомысленным тоном, — те самые люди, которые должны были заявить о пропавшем, которые должны были бы по крайней мере хотеть получить тело, чтобы его оплакать, вместо того чтобы рыдать над пустой могилой. В любом случае, это уличает их хотя бы в соучастии. Вся беда в том, — голос сыщика помрачнел, — что у нас нет никаких намеков на то, чьи это дети — кто их матери, отцы, тети, дяди, соседи. Нет никаких способов это выяснить. Тела были найдены голыми, лишенными всего, что можно использовать для идентификации. Они были слишком молоды, чтобы их можно было опознать по пломбам и коронкам, как обычный труп неизвестного. Одно тело разложилось до такой степени, что бесполезно было пытаться опознать его визуально, скажем, прочесывать окрестности, показывая всем подряд фотографию. Мы делаем это с последним из тел, но пока что слышим в ответ только nada![10] как говорят пуэрториканцы. — Он отпил глоток из своего стакана и громко повторил это слово несколько раз со все возрастающей яростью: — Nada, nada, nada!