Более всех Щусеву пришелся по сердцу тысячелетний Ростов, крупнейший духовный центр Древней Руси. Город этот, и по сей день представляющий истинную кладовую сокровищ русского зодчества, произвел на Алексея глубочайшее впечатление. Раскинувшаяся на гостеприимных берегах озера Неро палитра древних храмов и монастырей так и просилась на белоснежный лист бумаги, захваченной Щусевым в эту поездку в большом количестве.
Алексей своими глазами увидел памятники архитектуры, ставшие достоянием мирового культурного и художественного наследия, — Авраамиев Богоявленский монастырь с древнейшим собором, Ростовский кремль, Спасо-Яковлевский монастырь, будто из сказки явившийся на озерных берегах, а еще Троице-Сергиев Варницкий монастырь, основанный на месте рождения преподобного Сергия Радонежского. Ну и конечно, Рождественскую обитель, основанную в конце XIV века.
Поселили Алексея в кельях Митрополичьих палат, что стояли в самом Ростовском кремле, построенном здесь еще в последние десятилетия XVIII века по воле знаменитого митрополита, сподвижника патриарха Никона Ионы Сысоевича. Это был истинный созидатель и строитель церкви. Многие памятники церковной архитектуры и в самом Ростове, и за его пределами возникли в период его митрополии. И хотя кремль носил чисто декоративную функцию, даже после переноса митрополии из Ростова в Ярославль он сохранил свой внешний облик. А всё благодаря местным купцам, оплатившим реставрацию.
Щусев рисовал и рисовал. Будто друг за другом в его келье выстроились акварельные рисунки, на них он запечатлел выдающиеся памятники русской архитектуры — Успенский собор, звонницу, Святые ворота, церковь Одигитрии…
Белокаменный и пятиглавый Успенский собор особенно приглянулся Щусеву — он был очень схож со своим московским тезкой — Успенским собором Кремля. Не зря посылались в Кишинев отличные отзывы о студенте Щусеве — Алексей смог без труда разглядеть в облике собора и влияние традиций владимиро-суздальского зодчества, и признаки московской архитектурной школы.
А как поразила его одна из лучших в России ростовская звонница с ее пятнадцатью колоколами! Ростовские перезвоны уже сами по себе являются культурным достоянием — так благостно разливается по округе малиновый звон, заполняя небесной музыкой зеркальную гладь озера Неро (через несколько лет придет и его черед — проектировать свои звонницы для православных храмов Москвы).
Вечерние спевки, устраиваемые Виктором Петровичем Щусевым для своих сыновей, не прошли для Алексея даром. Звуки легендарных колоколов поднимали его засветло. Алексей крепко сдружился со звонарями, однажды они даже позволили ему забраться на саму звонницу по крутой и узкой лестнице и ударить в самый большой колокол — «Полиелейный», отлитый еще в конце XVII века по заказу митрополита Ионы Сысоевича, любившего повторять: «На своем дворишке лью колоколишки, дивятся людишки».
Дивился и Щусев, во всех подробностях интересуясь историей колоколов, которые смогли выжить даже в безжалостную Петровскую эпоху. Дело в том, что царь-реформатор повелел переплавить все колокола в пушки во время Русско-шведской войны. Но судьба хранила их. Три главных больших колокола «Сысой», «Полиелейный» и «Лебедь» вкупе издавали уникальное до-мажорное трезвучие, услаждая музыкальный слух Щусева.
Эта весна 1896 года стала для Щусева откровением. Он уже начинал понимать свое призвание. Да, сюда, на древнюю Ростовскую землю, он приехал из Петербурга, который еще несколько лет назад казался ему недостижимой мечтой. Имена петербургских зодчих он выучил наизусть, мог водить экскурсии по городу. Но ведь всё познается в сравнении. Здесь, в Ростове Великом, он увидел совершенно иную архитектуру — подлинную. И не беда, что имена многих зодчих остались в небытии, главное, что их храмы и монастыри стояли веками, превратившись, с одной стороны, в памятники зодчества, а с другой — став основой для появления новых самобытных архитектурных стилей и направлений.
Итогом поездки по старым русским городам стала прекрасная подборка акварельных работ Щусева (в том числе и «Церковь Ростовской Одигитрии в полдень»), приобретенная у него для музея академии за три сотни рублей! Это не только было выражением высокой оценки его способностей, но и равнялось годовой стипендии, посылаемой Алексею кишиневским земством.
А тем временем, в апреле 1895 года, ему было присвоено звание неклассного художника, а еще через год — дано право на производство работ, то есть фактически на самостоятельную архитектурную практику. Щусев дважды обращался с этой просьбой — разрешить ему работать в профессии — в художественный совет академии, но лишь на второй раз получил положительный ответ. Упорства ему было не занимать. Но дело здесь было не только в упорстве — Щусеву необходимо было срочно исполнить свой первый заказ, для чего и требовалось получение соответствующего разрешения от академии.