Нет, я не пытаюсь пройти через огненный коридор, закутавшись в противопожарное одеяло. Вообще-то эта идея была бы вполне ничего, вот только у меня нет ничего даже близко похожего. И моя нынешняя деятельность не настолько экстремальна. Собственно, она совершенно безопасна. После детального осмотра комнаты, увешанной охотничьими трофеями и индейскими масками, за картиной, висящей над камином, обнаружился сейф. Я часто видела такие и в жизни, и в кино. В фильмах опытные медвежатники открывали их за пять минут при помощи стетоскопа. А я вот сижу уже без малого пять часов, что, впрочем, неудивительно. Раздобыть стетоскоп проблемой не было – на чердаке оказалось действительно много различных вещей, и эта была не исключением. Вся проблема заключалась в том, что я ни разу не пробовала открыть сейф подобным образом и, более того, даже не представляла, как это делается. Нет, по идее, понятно, что надо слушать щелчки, но я понятия не имею, какие именно, и не слишком отличаю один от другого. Количество провалившихся попыток, правда, ни капли не охлаждает мой пыл, скорее уж наоборот. Я уже решила для себя, что открою этот чертов ящик, чего бы мне это не стоило. Хотя порой и ругаю Оскара, который отказался мне помогать. Дескать, «я же говорил, что можешь идти куда угодно, куда у тебя получится попасть, и этот сейф не исключение, но ни о какой помощи с моей стороны и речи не шло».
Честно говоря, не знаю, почему я с упорством старого осла каждое утро иду именно в эту часть дома, хотя можно было бы пойти в другую, выйдя из столовой через вторую дверь. Но меня словно манит что-то сюда. Словно после того, как Оскар сбежал от меня, скрывшись за дверьми лифта, я стала одержима идеей проследовать за ним. Мои попытки отключить пламя не привели ни к чему – я даже не смогла обнаружить пульт управления. Зато нашелся этот проклятый сейф. Вот будет потеха, если в результате я его все-таки открою, а он окажется пустым. Уже представляю, что по поводу этого скажет Оскар. Мол, «извини, Эмеральда, давно сюда не заглядывал, совсем забыл, что там ничего нет». Насколько я успела понять его характер, подобное было бы вполне в его духе.
– Не ожидал от тебя такой усидчивости, – комментирует он, когда ближе к четырем часам я решаю сделать перерыв и попить чаю. – Мне казалось, ты говорила про любовь к разнообразию. Никак не думал, что ты сможешь так долго заниматься чем-то одним, причем, не имеющим отношения к творчеству.
– Я выросла на RPG-играх, – хмыкаю я, отпивая из кружки и листая исписанные листы тетради. Обычно до окончания произведения я не имею привычки помногу раз его перечитывать, но с этим все иначе. Перед тем, как начинать писать, и после того, как заканчиваю, я постоянно перечитываю написанное, добавляю какие-то незначительные детали и комментарии. И все время такое чувство, что если я не буду этого делать, то непременно произойдет что-то непоправимое. – Я очень терпелива. Могу заниматься одним и тем же неделями, если процесс не вызывает у меня отвращения или если скажу себе: «Надо!»
– Женщины, – негромко ворчит он. – Сборник всех возможных противоречий, подкрепленный такой же противоречивой логикой. Любят разнообразие, а занимаются рутиной. Три часа думают, надеть ли им черное или белое, в результате надевают красное. Говорят, что будут готовы через пять минут, когда на самом деле им надо минимум сорок.
– Что еще за сексизм? – хмурюсь я. Хоть я и поглощена чтением, слушая Оскара лишь краем уха, пропустить столь нелестные обвинения просто невозможно. Я вообще терпеть не могу какую бы то ни было дискриминацию, будь то расовая, гендерная или религиозная.
– Лишь мои наблюдения, основанные на жизненном опыте, – невозмутимо отвечает Оскар, на которого мой недовольный тон не произвел ни малейшего впечатления. – Я бы никогда не стал строить обвинений, основываясь на одних лишь домыслах.
– Говоришь, как прокурор, – внезапно усмехаюсь я, услышав в голосе Оскара знакомые интонации. В мыслях тут же появляется новая теория относительно его личности. – Ты, часом, не работник правоохранительных органов?
Искренний смех, раздавшийся в ответ, убеждает меня в абсурдности этого предположения. Нет, не из-за того, что полицейский или кто-то из той же среды не может быть серийным убийцей – еще как может! Самые неуловимые преступники как раз получаются из тех, кто знаком со следственным аппаратом не понаслышке. Дело в другом. Его манеры, слова, действия ни капли не соответствуют модели поведения полицейских. Нет, конечно, все люди разные, но у людей одной профессии рано или поздно, но непременно появляются характерные признаки. А поведение Оскара куда как больше напоминает психолога, а его способность видеть меня практически насквозь и понимать образ моего мышления только укрепляет эту версию. А вообще, если задуматься, то действительно, кем он может быть? Хозяин такого роскошного поместья не может быть неизвестным человеком. Обычно такие всегда у всех на виду. Но при этом он безбоязненно выставляет напоказ своих жертв. Стало быть, в этом доме никогда никто не бывает, ну кроме кандидатов в экспонаты. Черт, это даже звучит ужасно! Бросив взгляд на висящую под потолком камеру, я размышляю, высказать ли мне эти предположения вслух или лучше смолчать. На откровения Оскара рассчитывать не приходится – это все-таки не разговор о творчестве, о котором мы оба можем говорить бесконечно.
Покончив с чаем, я, поплевав на ладони, возвращаюсь к злосчастному сейфу с твердым намереньем биться с ним до победного конца, даже если на это уйдет остаток вечера и ночь. Даже писать меня сегодня не тянет. Более того, моей душой со всеми ее потрохами овладел Его Величество Азарт. Можно подумать, я и правда на реалити-шоу, а за дверцей сейфа скрывается заветный выигрыш.
Вновь оказавшись в комнате с трофеями, я старательно откладываю возню с сейфом на мифическое «потом». Вместо этого я педантично оглядываю чучела. Странно, что они не вызывают у меня отвращения и возмущения. Как ни крути, я очень люблю животных и всегда была категорически против жестокости по отношению к ним. И снова и снова на ум приходит уже успевшая до тошноты надоесть мне мысль: словно живые. Я провожу ладонью по гладким перьям белоголового орлана, стоящего на массивном постаменте, проверяю на прочность оранжевый клюв. Какая все-таки красивая птица! Стоя тут, рядом с ней, даже не верится, что размах ее крыльев может достигать двух метров – кажется такой миниатюрной. С орлана мое внимание переключается на голову носорога. Никогда не видела их вживую даже в зоопарке. Но, судя по этой голове, мои представления об их размерах были весьма и весьма занижены. Я представляла их гораздо меньше. Рядом с дверью на стене висят два однозарядных курковых пистолета, что веке этак в восемнадцатом использовались на дуэлях. Сомневаюсь, что смогла бы с таким справиться. Впрочем, я давно не практиковалась в стрельбе. Помнится, в детстве могла в тире выбить сто из ста, но потом потеряла интерес. До стрельбы по живым мишеням, слава богу, у меня никогда не доходило и, буду надеяться, что не дойдет.
Когда тщательный осмотр всех достопримечательностей комнаты заканчивается, и я, наконец, решаю вернуться к открытию сейфа, меня постигает жестокое разочарование. К железной дверце скотчем прилеплен маленький листок бумаги, а коротенькая надпись на нем гласит: «+11, -3, +8» И мне хочется зарычать от возмущения! Какого, спрашивается, черта он заставил меня пять часов возиться, когда мог с самого начала сказать комбинацию?! Найду – пальцы переломаю!
– И я в очередной раз поражаюсь женской логике, – усмехается Оскар. – Я только что освободил тебя от долгого и, вероятно, безуспешного разбирательства с сейфовым замком, и все, что ты можешь сказать мне в благодарность, это пообещать переломать пальцы.
– А чего ты ожидал? – огрызаюсь я, коря себя за то, что опять начала думать вслух. – Я полдня убила и собиралась убить еще столько же, но открыть его самостоятельно, раз уж начала! А ты, если собирался помочь, мог бы сделать это сразу же!
Но делать нечего. Дальше возиться со стетоскопом нет смысла, я уже запомнила эти числа и даже при большом желании не смогу их забыть. Так что комбинацию я ввожу, то и дело бросая гневные взгляды на камеру, хоть и знаю, что Оскара этим не пронять, а вот повеселить – очень даже.