Я бы с этим утверждением поспорила, если бы от этого был хоть какой-то толк. Но вместо этого я с гордостью приняла вызов. На свою голову… а Оскар сейчас сидит в своем таинственном убежище и контролирует меня, останавливая, едва я беру не ту ноту. Пока что меня хватает от силы на минуту безошибочной игры. И это за несколько часов. Уже голова пухнет от музыки, и вообще хочется сесть за тетрадь или, на худой конец, пройтись по дому в те комнаты, где я еще не была.
Но так как писать пока что не о чем, да и тетради со мной нет, приходится страдать ерундой, исполняя мимолетный каприз хозяина дома.
Еще через час музыкального ада я уже начинаю не без интереса коситься на окно, мысленно прикидывая, не сбежать ли через него. Останавливает меня разве что мысль, что я вполне могу расшибиться, рухнув со второго этажа.
В конце концов, мое терпение благополучно лопается, и на очередное замечание Оскара о фальши в сыгранной мелодии, я просто вскакиваю из-за рояля и от души запускаю в камеру, что висит под потолком, нотной тетрадью.
– Ну надо же, как ты долго продержалась, – откровенно смеется надо мной Оскар. – Честно говоря, я удивлен, что ты не ушла отсюда раньше, я ведь открыл дверь уже через полчаса.
Нет, я его точно прибью при следующей встрече! На глаза попадается черный бильярдный шар с изображением восьмерки, и я взвешиваю его на ладони, думая, каков мой шанс попасть им издали в этого приколиста-маньяка-садиста. Шанс невелик, так что я не без сожаления кладу шар туда, откуда взяла.
Хех, в любой другой момент я бы с удовольствием провела в этой комнате больше времени, потому что подобный антураж всегда неплохо стимулировал мое вдохновение. Обычно я люблю находиться в помещениях, принадлежащих творческим людям, будь то кабинет писателя, студия художника или вот такая музыкальная комната с множеством инструментов. Но сейчас я больше всего на свете хочу отсюда сбежать. Мда… надо отдать Оскару должное, у него хорошо получается выводить меня из себя, и никакие равнодушие и спокойствие, с которыми я обычно смотрю на этот мир, мне не помогают.
По выходу из музыкального зала меня поджидает сюрприз. На двери комнаты, расположенной напротив и оборудованной, как гримерная, висит лист бумаги. Аккуратно сдернув его, я пробегаюсь глазами по предложениям, написанным аккуратным, практически каллиграфическим почерком.
«Вчера я вышел из семидневного заточения в чулане. Мой отец преподал мне урок, суть которого заключалась в том, что я должен понять, как легко потерять свободу.
Ненавижу его. Однажды он пожалеет обо всем, что сделал».
Бумага довольно старая, ее края затерлись почти до дыр, да и сама надпись выглядит выцветшей от времени. Это что же, Оскар мне подкидывает страницы из своего дневника, который вел, будучи ребенком? Интересно, очень интересно. Сама я никогда в жизни не вела дневник, но по опыту знаю, что из них можно почерпнуть немало информации о его хозяине.
Еще раз перечитав эти простые четыре предложения, я задумчиво хмыкаю. Стало быть, детство у Оскара было не слишком веселым, если уж родной отец поступал с ним подобным образом. В голову внезапно лезет совершенно неуместная мысль о Гарри Поттере, который тоже жил в чулане, и я аж фыркаю от ее абсурдности. Нашла, о чем вспоминать!
Однако ситуация… Я почти не сомневаюсь, что Оскар с детства жил в этом доме, значит, его родители были весьма состоятельными людьми, раз уж могли позволить себе такое роскошное имение. Но при этом такое отношение к собственному сыну… Нет, правду говорят, что чужая душа – потемки… А может, сын не собственный, а приемный? Но даже это ни в коей мере не является оправданием подобных действий со стороны родителей. А спрашивать об этом напрямую у Оскара как-то бестактно.
– Вижу, мой небольшой подарок пришелся тебе по вкусу, – замечает он, нарушая почти звенящее молчание. Я на автомате поворачиваю голову в сторону камеры. – Можешь считать его благодарностью за твою игру на рояле.
– Не напоминай, – уверена, он нарочно наступает на мои больные мозоли, и уже в который раз даю себе зарок не реагировать на его провокации. Эх, если бы это только было так легко…
– Неужели я вижу на твоем лице замешательство? – интересуется Оскар. – Ты и сама знаешь, что правда порой звучит невероятно абсурдно. Порой в нее очень сложно поверить. Ее надо просто принимать.
– Да, наверное, – как-то рассеяно отвечаю я, двигаясь в спальню, где оставила тетрадь.
– Я смотрю, тебя мучают какие-то вопросы, – не удовлетворившись моим вялым ответом, он сам поднимает тему, заговорить на которую самостоятельно я не решалась. – Можешь не стесняться. Старая добрая Соната, как ничто другое, располагает к задушевным беседам, ты так не считаешь?
– За что? – пожалуй, именно этот вопрос волнует меня больше всего. В конце концов, просто так не наказывают, всему должна быть причина. Или же его отец был психически нездоров?
– А, так тебя удивляет отношение моего отца ко мне? – а чего, интересно, он ожидал? – Никаких загадок, все куда проще, чем ты можешь себе представить. Все дело в моей матери.
И замолчал, словно дал самый исчерпывающий ответ, какой только можно. Что, мы теперь снова играем в игру «Догадайся, мол, сама»?
– А конкретнее? – уточняю я. – Ты был у нее любимчиком? Она тебя баловала, все прощала, а ему это не нравилось? – Версия, конечно, так себе, но вполне могла иметь место.
– Нет, совсем нет, – я так и вижу, как он укоризненно качает головой, недоумевая, как я не могу сообразить, в чем корень проблемы. – Думаю, если бы все на самом деле было так, он бы и слова не сказал. Пожалуй, мама была единственным человеком, которого он когда-либо любил.
Наконец, до меня доходит мысль, которую он старательно пытается до меня донести. Куда, черт побери, подевались мои следственные навыки, что я не могу составить простейшую логическую цепочку?
– А твоя мама, она… – я обрываю себя на полуслове.
Уверена, что он понял, что я хотела сказать.
– Она умерла при родах, – заканчивает мою мысль Оскар.
По его голосу я бы в жизни не взялась понять, какие чувства он испытывает в связи с этим – настолько отстраненно прозвучали эти слова. Можно подумать, что ему вообще все равно на дела дней минувших. Но не может же такого быть, чтобы мысли о смерти мамы, самого родного человека, не вызывали никаких эмоций!
– Отец винил меня в ее смерти, – продолжает он.
Фантазия у меня богатая, поэтому перед глазами тут же проносятся картины бесконечных побоев, издевательств и унижений, среди которых заточение в чулане на несколько дней было просто прогулкой по парку. Но Оскар, словно прочитав мои мысли, в пух и прах развеивает мои предположения.
– Если подумать, он ни разу не поднимал на меня руку, но при этом старательно делал все, чтобы убить меня, как личность. Я всегда был творцом, просто в детстве никак не мог определиться с направлением моего творчества. Литература, музыка, рисование… Я мог заниматься чем угодно…
– А что в результате стало с твоим отцом? – вопрос довольно щекотливый. Ведь каким-то же образом Оскар вступил в права владения этим домом и прилегающими к нему территориями. Значит, вряд ли тот умер неестественной смертью. Хотя, зная Оскара…
– Он всегда жил отшельником, не пуская к себе никого из гостей, – отвечает он. – В результате скончался от язвы желудка, так и не вызвав службу спасения. Нелепо, правда?
– Ты был счастлив? – спрашиваю я, привычно по-турецки усаживаясь на кровать и открывая тетрадь на том месте, где остановилась в прошлый раз.
– Счастлив? О, да! – судя по голосу, Оскар улыбается. – Если руководствоваться твоей терминологией, тогда закончилась самая неприятная глава моей жизни. Но следует признать, что в одном он был прав. Свобода – это один из главных компонентов человеческого счастья. Когда ограничивают свободу твоих действий, сбивают твою жизнь с привычного ритма, не дают тебе заниматься тем, чем ты хочешь, ты не будешь счастлив. Можно обманывать себя сколько угодно, говоря что тебе все равно и всё это не имеет значения.