– Не сочти за навязчивость, – внезапно раздается из динамика голос Оскара и я, не ожидав его услышать, напрягаюсь и камнем иду на дно, поэтому конец его фразы теряется в шуме воды.
– Что, стало одиноко? – увеличив дозу яда в словах до максимума, спрашиваю я, всплыв и отплевавшись от попавшей в рот воды.
– Нет, – просто отвечает он. – Мне, конечно, было интересно наблюдать за твоими потугами изображать из себя разобиженную на весь свет девочку. Но сейчас мне хочется знать, не соблаговолишь ли ты, наконец, поужинать? Или решила объявить голодовку?
– С чего бы это такая забота? – я выбираюсь из бассейна и с удовольствием закутываюсь в пушистое покрывало. Вода, конечно, была теплой, но ветер, хлестанувший по мокрым плечам, тут же заставил кожу съежиться и пойти мурашками.
Идти ужинать я не собиралась, но не потому, что действительно объявила голодовку, а просто потому, что есть мне не хотелось, несмотря на то, что единственной моей сегодняшней пищей была пара бутербродов и чашка чая за завтраком. Большую часть дня я провела на излюбленном балконе, наконец-то вернувшись к творчеству, а ближе к вечеру, почувствовав, что как-то притомилась складывать слова в витиеватые предложения, пошла сюда.
– Просто не рассчитал и приготовил слишком много, – отзывается Оскар. – Но, как я понял, от ужина ты отказываешься. Жаль. Придется выбросить. Даже Бэлль столько не съест.
После этих слов я не удерживаюсь и сдавленно прыскаю в кулак. Недавняя злость и обида тают в мгновение ока, и никакой агрессии и желания дерзить я уже не испытываю. И по-прежнему отказываюсь понимать, как ему это удается, так легко манипулировать чужими чувствами и эмоциями.
В спальне я быстро переодеваюсь в сухую и теплую одежду, игнорируя камеру. Нет никаких сил ни на дальнейшие разговоры, ни даже на то, чтобы попытаться написать хотя бы пару строчек, поэтому я просто падаю на кровать, мгновенно проваливаясь в глубокий сон.
Следующее утро радостно встречает меня ярким солнечным светом, что пробивается сквозь задернутые шторы, и непонятным туманом в голове вместо нормальных мыслей. В придачу ко всему горло неприятно саднит, а собственное тело кажется неподъемно тяжелым. Вот дерьмо! Неужели меня вчера продуло? Так и знала, что не стоило так долго сидеть у бассейна!
Живот как-то странно тянет, видимо, от вчерашней неожиданной диеты. А от голода меня даже начинает подташнивать. Надо срочно что-нибудь съесть! В таком состоянии я точно не смогу работать. Осторожно спустив ноги с кровати, я встаю и почти сразу же едва не падаю обратно, в последний момент успев ухватиться за спинку. Это надо же! Кости ломит так, словно я весь вечер кросс бегала. Хотя вроде только плавала, и то не слишком напрягаясь.
– Неважно выглядишь, – комментирует мое состояние Оскар, и на сей раз я не слышу в его голосе привычной усмешки. Неужели, всерьез волнуется? Приехали, убийца печется о здоровье своей жертвы…
– Кажется, я простыла, – скрывать это совершенно бессмысленно, все симптомы налицо. – Есть у тебя какое-нибудь лекарство? Ненавижу простуду! Не хочу валяться в постели несколько дней. Хотя, если ты согласишься в это время кормить меня с ложечки, я, пожалуй, подумаю.
– Мда, судя по всему, не так уж плохи твои дела, – отмечает он. – Раз у тебя еще хватает пороху язвить. Так что иди на кухню. Так и быть, посмотрю что-нибудь.
Слава богу, хоть насморка не наблюдалось, иначе дело было бы вообще швах, а так ничего, справляюсь. Игнорировать боль в горле не проблема, другое дело, что слабость в руках неимоверная. Такими темпами я даже кружку не подниму. Ну да не стоит загадывать наперед.
Я плохо помню, как я добиралась до кухни. Картинка перед глазами почему-то была какой-то размазанной и то и дело плясала перед глазами, уходя то вправо, то влево. Но вот остается позади коридор с антивором, лестница на первый этаж и гардеробная, и я грузно плюхаюсь на стул, пытаясь сфокусировать взгляд на тарелке передо мной. Порция небольшая. Какое-то мясо и рис, не слишком похоже на завтрак. Хотя часы с кукушкой, висящие на стене, показывают уже почти два часа дня… Ничего себе утро… Пахнет еда довольно соблазнительно, но вместо аппетита почему-то вызывает рвотные позывы. И ни малейшего желания есть. В кружке рядом с тарелкой какая-то вонючая жидкость, отдаленно напоминающая запахом не то лимон, не то мяту. Стало быть, это и есть обещанное лекарство. Кое-как подняв ее, я залпом выпиваю эту отраву, на вкус оказывающуюся невероятно горькой, и почти сразу же меня скручивает почти по-настоящему. Соскользнув со стула, я валюсь на пол, но поначалу даже не сознаю этого. Все тело трясет, как в лихорадке, и мне невероятно холодно… и хочется поскорее забраться под теплое одеяло… Живот внезапно отдается такой болью, что она разгоняет заполонивший голову туман, но легче от этого не становится. Такое чувство, что кишки у меня внутри сами собой завязываются узлом, и к горлу вновь подступает тошнота.
– Эй, ты, надеюсь, не собралась тут помирать? – голос Оскара вырывает меня из полуобморочного состояния, в которое я снова начинаю скатываться, пытаясь подняться с пола.
Сознание немного проясняется, и даже возвращается частичка силы, и, поднатужившись, я все же поднимаюсь на ноги, которые предательски дрожат, вот-вот норовя отказаться меня держать.
– Я… не знаю… – из горла вырываются какие-то хриплые и булькающие звуки.
– Иди отсыпайся, – не терпящим возражения тоном говорит он.
Как будто я стала бы возражать… Сделав первый шаг, я нетвердой походкой иду к двери. Меня шатает из стороны в сторону, словно пьяную, и каждый шаг отдается в животе будто ударом.
– Черт… – только и успеваю прошипеть я, когда посреди гардеробной силы оставляют меня полностью, и я растягиваюсь на полу в полный рост. Внутренности словно взбесились! Я прямо чувствую, как в животе будто что-то перекатывается.
Не знаю, сколько я так валяюсь. Боль застилает перед глазами все и не дает думать ни о чем другом. Но вдруг раздается звук шагов, и в следующий миг меня, как пушинку, поднимают на руки. Оскар что-то ворчит, но я ничего не могу разобрать, и ни одной мысли нет в моей горемычной голове. Только расплывчатые разноцветные пятна перед глазами.
Резкий и едкий запах нашатыря приводит меня в чувство. Даже глаза начинают слезиться от его испарений, и я сквозь пелену слез смотрю на ходящего рядом туда-сюда Оскара, не в силах поднять руку и убрать эту дрянь от своего лица.
– Ну что, очнулась? – останавливается он, заметив, что я пришла в себя.
Я, просканировав свои ощущения, с неудовольствием понимаю, что очнуться-то очнулась, но состояние мое по-прежнему оставляет желать лучшего. Живот крутит так, что от боли в горле опять встает тошнотворный ком, и слова вырываются с огромным трудом.
– Что со мной случилось?.. – я обливаюсь холодным потом и чувствую, как его соленые капли катятся по моему лбу. Черт, кажется, я скоро опять вырублюсь…
– Ну что я могу сказать, Эмеральда, – сквозь прорези маски я вижу, как хитро прищуриваются его глаза, словно он прикидывает, что же со мной делать. – Налицо все симптомы аппендицита. Вот мне и интересно, что будем делать.
Я только коротко усмехаюсь, и это мимолетное сокращение диафрагмы вызывает очередной жуткий хрип.
– Ну, что я могу сказать, Оскар, – эхом отвечаю я. – Видимо, у тебя появился отличный шанс ознакомиться с моим внутренним миром несколько раньше запланированного.
Как ни странно, в голове нет никаких панических мыслей, даже сожаления нет, что моя жизнь может вот так закончиться. Вместо этого меня просто распирает на ха-ха, и я начинаю хихикать, окончательно убеждаясь в своем безумии. Еще большой вопрос, кто из нас двоих более безумен.
– Неужели совсем не боишься? – шепчет Оскар мне на ухо, наклонившись к моему лицу, и голос его становится тягучим, как мед.
– Это ты должен бояться, – улыбаюсь я, чувствуя, как от его вкрадчивого шепота по всему телу понеслись мурашки. – Единственный человек, который мог бы обессмертить твое имя, вот-вот окочурится. Что ты без меня делать будешь? Вряд ли найдется еще кто-нибудь, настолько хорошо понимающий твои жизненные принципы.