– Что смешного? – осведомляется он, еще крепче сжимая сгибом локтя мою шею, и я невольно перестаю хохотать.
– Ошибочка вышла, – отвечаю я, разводя руками и стараясь не делать резких движений. – Кто сказал, что мы заодно? Если ты еще не понял, то я – жертва. Такая же, как она, – киваю на Русалку.
– Твоя ложь тебе не поможет! Не думай, что я куплюсь на нее, – шипит он мне в ухо.
Да, уже в который раз замечаю, что люди куда легче проглатывают откровенную ложь, выданную буквально экспромтом, чем чистую правду, которая далека от их точки зрения.
– Будь ты жертвой, ты бы не гуляла тут беззаботно. – Он поворачивает мою голову за подбородок в сторону колбы. – Так что не смей сравнивать себя с Изабель, дрянь!
– Если ты не веришь, то мне все равно, – спокойно говорю я, а на лицо сама по себе выползает слабая улыбка. – Не моя вина, что я так сильно хотела жить и не растерялась в сложной ситуации. И уж точно не моя вина, что остальные оказались в таком положении по причине своей недальновидности.
Что может быть проще, чем вывести человека на эмоции? Особенно, если знаешь на что давить. Пока парень в возмущении пытается придумать достойный ответ, со всей дури бью его локтем в солнечное сплетение, пока приходит в себя, выскальзываю из захвата и добавляю с ноги с пах, после чего вцепляюсь в пистолет и пытаюсь вырвать его из руки. Не тут-то было! Несмотря на то, что я от души ударила по двум болевым точкам, в себя он приходит на удивление быстро. Нет уж, быть застреленной неизвестно кем, будь он хоть трижды скорбящим женихом, я не собираюсь. Однако не успеваю я хоть что-то предпринять, как парень просто падает в воду.
Оскар, на которого тот перестал обращать внимание посте того, как я вырвалась, решил не заморачиваться и просто хорошенько огрел парня по голове длинным железным ломиком.
Раздается оглушительный выстрел. Видимо, курок у пистолета очень слабый, и, падая, этот неизвестный случайно нажал его. Словно по злой иронии судьбы, пуля попадает точно в колбу, как раз напротив головы Русалки. Как будто специально целился.
Я перевожу взгляд на Оскара, который бросает ломик на землю. Наверное, он опять спас мне жизнь. Уже во второй раз. Хотя не факт, что я бы сама не справилась. В конце концов, в полицейской академии нас учили на совесть.
Сказать что-то друг другу нам не дает треск стекла. От места попадания пули по резервуару стремительно расползается сеть трещин. В ту же секунду я понимаю, что случится дальше, как и то, что я никак не успею выбраться из воды. Колба разлетается на части, и на меня обрушивается, едва не сшибая с ног, поток желто-зеленой жидкости, пахнущей чем-то экзотическим, но я не могу понять, чем именно. Но, что хуже всего, девушка-русалка тоже выпадает из сосуда, и я невольно кидаюсь ловить ее. Не знаю, почему. Просто чувство такое, что если позволю ей упасть, то ее смерть и она сама будут унижены.
Тело оказывается гораздо более тяжелым, чем казалось на первый взгляд, и ужасно, просто невыносимо холодным. Я чувствую, что мне становится как-то нехорошо от того, что я буквально прижимаю к себе мертвую девушку, но заставить себя просто бросить ее я не могу. Нет, еда не просится наружу, в этом отношении у меня никогда проблем не было, даже когда первый раз присутствовала на вскрытии. Просто ужасно неприятное и жуткое ощущение, от которого мороз по коже. Словно смерть стоит прямо за мной и обжигающе холодным дыханием дышит мне в затылок.
Появившийся рядом Оскар вырывает меня из ступора, вызванного прикосновением к мертвому телу, и забирает у меня из рук девушку, осторожно укладывая ее на бортик фонтана. Я наблюдаю за этим действом отстраненно, флегматично отмечая, что на теле этой Изабель, как назвал ее валяющийся на поверхности воды парень, нет никаких видимых следов насильственной смерти; что безукоризненный костюм Оскара безнадежно испорчен; что сама я сижу почти по грудь в светло-желтой воде, продрогшая насквозь. И не могу пошевелиться. Ступор прошел, а тело все еще бастует.
Мало-мальски, но возвращается в норму оно только тогда, когда Оскар, закончив с девушкой, поворачивается ко мне и протягивает руку, помогая подняться на ноги. Да-да-да! Вот что мне было нужно! Подержаться за живую теплую руку! Словно так вокруг меня появляется невидимый барьер, и смерть, досадливо вздохнув, отступает прочь.
– И что теперь с ними делать? – киваю я на лежащую на бортике фонтана парочку влюбленных, один из которых еще дышит, хотя рана у него на голове выглядит жутковато. – Будешь делать Русалку по-новой?
Без нее фонтан стал выглядеть как-то куцо и слишком просто. Без изюминки, как бы ужасно ни звучали эти слова.
– Придется, – кивает Оскар, и я вижу, что перспектива эта его нисколько не радует. Могу его понять. Кому понравится заново переделывать доведенную до совершенства работу, на которую убил невесть сколько времени, а потом какой-то дятел взял и разрушил все твои труды. – На это уйдет уйма времени.
– Вот и чудно, мне с самого начала был интересен процесс.
Это что, правда я сказала? Я?! Какого черта?! Я ведь изначально хотела предложить похоронить ее по-человечески! Но слово не воробей, так что приходится поддерживать образ.
– А что с ним? Ты и его хочешь?.. – я замолкаю, не зная, как потактичнее выразить свою мысль.
– О, нет, – внезапно оживляется Оскар, до этого, кажется, пребывающий в некотором замешательстве от моей реакции. – Пожалуй, для него у меня есть другая судьба. Совершенно особенная.
Что-то мне совсем не хочется знать, что же именно он имеет в виду. От необходимости что-то отвечать меня избавляет порыв ветра, безжалостно прошедший по моим мокрым плечам. Надо ли говорить, что я тут же замерзла и покрылась мурашками?
– Иди в дом, Эмеральда, – негромко произносит Оскар. – Не думаю, что тебе будет интересно наблюдать за тем, что будет дальше.
Да, тут он пожалуй, прав. Хватит с меня этой мертвой девушки. Сейчас мне больше всего хочется полежать в ванне и смыть с себя прикосновение к смерти. Да и не думаю, что сидение в воде напополам с бальзамирующей жидкостью так уж полезно для кожи.
– Ты знал? – спрашиваю я.
Закутавшись в теплый плед, я сижу на кровати в спальне и пью горячий чай. В этот момент жизнь кажется мне на редкость хорошей штукой, и мне совершенно неважно, что произошло в недалеком прошлом. Будто бы и не было этого вынужденного обнимания с Русалкой.
– Что один из грабителей не грабитель? – отзывается Оскар. – Конечно, знал. Где я, по твоему был, когда ты неделю сидела одна?
– Понятия не имею, – улыбаюсь я. – Я ведь почти ничего не знаю о тебе. Возможно, что и вовсе ничего, а ты просто заставил меня поверить в тот образ, который придумал специально для меня.
Не сказать, что меня нервировала подобная перспектива. Но было бы несколько обидно, с этим не поспоришь. Хотя меня тоже нельзя назвать полностью настоящей. Настоящей я была тогда, до похорон живьем. А сейчас нет, я как картинка, раскрашенная только наполовину.
– Ты ведь была в наблюдательном пункте и знаешь, что я могу и наблюдаю за всем, что происходит в доме, – говорит он. В его голосе нет недовольства тем фактом, что я проникла на его территорию, и это откровенно радует. – Заметить проникновение труда не составило. Проследить и выяснить личность – тем более.
– Меня все чаще посещают мысли, что ты все-таки работал когда-то в полиции или, что было бы еще забавнее, ты один из моих коллег, – усмехаюсь я, представив, что бы было, окажись все так на самом деле. – И жива я только лишь поэтому, а вовсе не по каким-то призрачным причинам, которые мне все еще не до конца ясны.
– Что же тебе не ясно? – спрашивает Оскар. – Мне казалось, мы все обговорили еще в первый день твоего пребывания здесь.
– Чушь, – качаю головой я, лукаво смотря в камеру под потолком. – Ты говорил, что будешь ждать, когда сама соглашусь стать частью твоей коллекции. Ты ведь знаешь, что больше всего я хочу остаться здесь. Формально мое согласие у тебя уже есть. Так за чем же дело стало? Почему ты все еще не закончил эту игру и не сделал то, что собирался с самого начала?