Целую Эмму в лоб и иду на кухню, где мама Стефана готовит ужин.
— Здравствуй, Бронвин, как прошел день? — спрашиваю я ее, хватая кусочек огурца из салата, который она нарезает.
— Отлично. Я водила Эм в библиотеку после школы, и она взяла книгу, а потом мы сделали домашнее задание. Еще она успела искупаться, ну а я готовлю ужин.
Стефан и я всегда отлично ладили с Бронвин. Ее муж умер до того, как я встретила и вышла замуж за Стефана. Когда мой муж умер, мы переехали к ней. Не то чтобы мы не могли прожить самостоятельно. Стефан оставил нам огромную страховку, поэтому мы могли безбедно жить всю оставшуюся жизнь.
Но Бронвин потеряла мужа и сына, я потеряла единственного мужчину, которого любила, и Эмма потеряла своего отца.
Мы были друг для друга опорой, в которой так нуждались, особенно Эмма. Та авария была трагедией, и долгое время ее последствия разрывали нас изнутри.
Прошло уже полтора года после аварии, и мне нужно было восстановить ту часть себя, которая умерла в тот день, когда полиция пришла к нам в дом со шляпами в руках и печальным взглядом в глазах.
Еще до того, как они заговорили, я поняла, что что-то произошло. Когда они попросили впустить их, все вокруг начало происходить будто в замедленной съемке.
Я не слышала ни слова из того, что они сказали. Они сидели на диване напротив меня, и их рты беззвучно открывались и закрывались. Я не слышала их, я едва видела, что они были там.
— Автокатастрофа, — сказали они.
Когда отвела взгляд от невидимого пятна на ковре, я, наконец, увидела скорбь в глазах полицейских и все поняла. В то утро Стефан встал с кровати, оделся, позавтракал и ушел на работу.
Он никогда больше не вернется к своей семье.
Последние слова, которые я сказал ему, были: «Ты не мог бы купить молока по дороге домой?».
Я не сказала ему, что люблю его. А он не сказал, что любит меня. Он просто вышел за дверь и исчез. Он погиб, когда ехал с работы домой.
Размышления о смерти Стефана заставляют меня притихнуть.
Бронвин это понимает и смахивает слезу. После этого мы обнимаемся без слов.
— Мамочка, я есть хочу, — прерывает мои мрачные воспоминания Эмма.
— Бабушка почти закончила ужин. Уже скоро, — отвечаю я и целую ее в макушку. — Может, ты принесешь мне свое домашнее задание? Я хочу посмотреть, что ты сделала, прежде чем сдашь его завтра.
Ее маленькое тельце поникает, плечи опадают, и я чувствую, что сейчас она начнет протестовать.
— А я должна? — спрашивает Эмма, делая ударение на «должна».
— Да, потому что завтра ты должна его сдать, а я хочу посмотреть, что ты сделала сегодня.
Эмма отстраняется от моих теплых объятий и плетется в свою комнату, чтобы взять домашнее задание.
— Как прошло собеседование? — спрашивает Бронвин, раскладывая салат на три тарелки.
— Я получила работу, но не знаю, как долго там продержусь. Шеф-повар — он просто нечто, — говорю я, качая головой при одной мысли о высокомерном французе.
— Почему? Что случилось?
— Он пришел на собеседование и, даже не обращая внимания на меня, сказал Ангусу, владельцу, что не хочет, чтобы меня нанимали.
— О, дорогая, похоже, с ним будет трудно работать.
Я киваю в знак согласия. У меня такое чувство, что либо он меня уволит, либо я сама уйду.
— Но ты же никогда не отступала перед трудностями, — говорит Бронвин, когда ставит ужин на стол. — Вспомни моего сына. Ты даже не хотела сходить с ним на свидание. Ему пришлось попотеть полгода, прежде чем ты дала ему шанс.
Я улыбаюсь, точно зная, что она имеет в виду.
— Держи, мам, — говорит Эмма, протягивая мне свою тетрадь с домашним заданием.
— Так, давай посмотрим, — я открываю тетрадку и начинаю проверять. — Как пишется слово garden (англ. сад)?
— Мам, бабушка уже это проверяла, — ноет она.
— Может быть, ты и делала это с бабушкой, но сейчас я хочу услышать, какая ты у меня умная девочка. Ты должна знать слово garden, потому что оно есть в твоем листе слов на неделю.
— G-a-r-d-e-n, — говорит Эмма, лучезарно улыбаясь, зная, что она права.
— Неплохо, давай посмотрим, знаешь ли ты, как произносится laugh (англ. смех).
— Мы уже изучать в школе, что g и h вместе создают звук f.
— «Изучали», а не «изучать», — исправляю я ее.
— Мы учили в школе, что g и h создают звук. L-a-u-g-h, — гордо говорит она.
— По-моему, ты хорошо разбираешься в орфографии, — говорю я, сжимая ее в крепких объятиях.
— Мне не нужно больше ходить в школу, мама, потому что я выучить все, что нужно знать.
— Нет, не все, потому что «выучила», а не «выучить», — я улыбаюсь, утыкаясь носом в ее мягкие волосы с запахом ягод.