Так стоял он минуту, а потом за спиной у него послышался детский плач. Олег обомлел… Ребенок! Ребенок идет за ним! Совсем маленький! Потерялся, видать… Как было не оглянуться, не подойти, не взять на руки? Но внезапно обожгла мысль: ребенку не больше года, такой не может передвигаться сам с быстротой взрослого человека! Плач оборвался тотчас. Олег почти побежал к вершине, твердя себе, что это пройдет. Разве можно было не заболеть, так сильно измучившись и продрогнув? Ничего, ничего! Рассвет уже скоро. Страх и болезнь уйдут вместе с ночью.
Когда подъем перестал ощущаться, путь преградили елки. Протиснувшись между ними на открытое место, Олег слегка отдышался и вытащил из кармана брюк зажигалку, чтобы посмотреть, как пройти к возвышенности. Шипящее пламя затрепетало под ветром.
Олег стоял на краю обрыва. Трость выпадала из его пальцев. Рука, сжимавшая зажигалку, дрогнула. Огонек погас. Из горла Олега вырвался хриплый смех. Нет, это уж слишком… Ни Бог, ни черт не способны на столь жестокое издевательство! Быть такого не может.
«Прочитав «Отче наш», Олег опять крутанул колесико зажигалки. Оксанкин муж скользнул по нему равнодушным взглядом и отвернулся. Всем телом. Оно раскачивалось над пропастью. Толстый сук огромного дуба, к которому был привязан конец веревки, трещал и гнулся. Должно быть, висельник перестал трепыхаться совсем недавно – ветер не мог так сильно его качать.
Небо стало чуть-чуть светлее. Но это был не рассвет. Увы, не рассвет.
Проходя по длинной и узкой кромке между двумя оврагами на возвышенность, Олег думал, где и когда он умер. Не муж Оксанки, а он, Олег. Решил, что под буреломиной. Ад для мертвых. Значит, он мертв. Ад у него с детства ассоциировался не с физической болью, а с бесконечным ужасом и тоской. Что ж, ассоциации оказались правильными.
Он понятия не имел, зачем идет на гору, но шел так, будто ему было куда спешить. Почти не хромал. Ни о чем не думал. Дергающая боль буравила мозг, спасая от худшего – от уединения с безысходностью. Лес редел по мере подъема. Дождь продолжался. Белые клинки молний резали темноту с отрывистым, глухим треском.
На вершине росли березы и сосны. Идя меж них, Олег не заметил, как отступила боль и разжались клещи, стискивавшие сердце. Он вдруг представил, какой волшебной стала бы ночь, появись на небе месяц и звезды. Москву, наверное, было бы видно с такой горы… И точно – подступив к краю, он ощутил громадную высоту. Душа его застонала, но не от страха и не от ужаса. То была высота не склона, а звезд. Они манили Олега все тридцать лет его жизни приступами туманной тоски – не той, что осталась на холме с висельником, а той, которая была здесь. Нормальных людей она будоражит только во снах, сразу забывающихся навеки, а он, Олег, без нее не видел бы ни малейшего смысла жить. Она была необъятнее и таинственнее вселенной, эта тоска. И ночь, окутавшая лесистую гору, дышала ею. Завороженный, стоял Олег над неимоверным обрывом и упивался зовом непостижимого.
Кто-то тронул сзади его плечо. Он медленно повернулся – без любопытства, без страха, но с раздражением на того, кто посмел прервать его одиночество. Повернувшись, оторопел. Перед ним стояла красивая молодая женщина под фатою. Она держала свечу, огонек которой не ежился под дождем и не колыхался от ветра. Олег не знал, что и думать. Стоял, смотрел.
– Что ж, пойдем, – сказала невеста, взяв его за руку выше локтя. Голос у нее был девчачий, звонкий. Но по ее лицу, обрамленному темно-русыми волосами, Олег заметил, что ей не меньше лет, чем ему: около рта – складка, в глубине глаз, огромных и синих – мертвая пустота, прогрызенная годами.
– Куда пойдем? – спросил он.
– Как куда? Венчаться!
Тут за оврагом вдруг раздалось церковное пение, зазвонили колокола. Женщина тянула Олега к пропасти. Он уперся, панически возразив:
– Мне нельзя венчаться! Никак нельзя! У меня есть жена… и дети!
– Не беспокойся. Они умрут, едва мы приблизимся к алтарю!
Возмущенно ахнув Олег решительно вырвал руку из ее пальцев. Тогда она усмехнулась и начала отступать к обрыву.
– Стой, упадешь! – заорал Олег. Она захихикала, показала ему язык, а потом поставила ногу на пустоту, и – пошла по ней, как по полу, над гулкой пропастью, жестами призывая его последовать за собой. Он не отреагировал, потрясенный.
Она застыла и приложила палец к губам. Колокола смолкли. Пение смолкло. Дождь прекратился.