Я догадался, что передо мной — мой гениальный друг.
— Ступай! — отдал я приказ лакею, на лице которого застыло выражение сильнейшего недоумения.
— Постой, постой, — улыбаясь, начал Путилин, — ты не одевайся в свое платье, а вот не угодно ли тебе облачиться в то, что я привез тебе в этом узле.
И передо мною появились какие-то грязные отребья, вроде тех, которые были на Путилине.
— Что это?..
— А теперь садись! — кратко изрек Путилин. — Позволь мне заняться твоей физиономией. Она слишком прилична для тех мест, кудамы едем…
Бум! Бум! Б-у-ум! — глухо раздавался в раннем утреннем промозглом воздухе звон большого колокола Спасана Сенной.
Это звонили к ранней обедне.
В то время ранняя обедня начиналась чуть ли не тогда, когда кричали вторые петухи.
Сквозь неясный, еле колеблющийся просвет раннего утра можно было с трудом разобрать очертания черных фигур, направляющихся к паперти церкви.
То были нищие и богомольцы.
Ворча, ругаясь, толкая друг друга, изрыгая отвратительную брань, спешили сенновские нищие и нищенки скорее занять свои места, боясь, как бы кто другой, более храбрый, нахальный и сильный, не перехватил «теплого» уголка.
— О, Господи! — тихо неслись шамкающие звуки беззубых ртов стариков и старцев-богомольцев, крестившихся широким крестом.
Когда Путилин и я подошли к паперти, прейдя ее, и вошли в «сени» церкви, нас обступила озлобленная рать нищих.
— Это еще что за молодчики появились? — раздались негодующие голоса.
— Ты как, рвань полосатая, смеешь сюда лезть? — наступала на Путилина отвратительная старая мегера.
— А ты что же, откупила все места, ведьма? — сиплым голосом дал отпор Путилин. Теперь взбеленились все.
— А ты, думаешь, даром мы тут стоим? А? Дамы себе каждый местечко покупаем, ирод рваный!..
— Что с ними разговаривать долго! Взашей их, братцы!
— Выталкивай их!
Особенно неистовствовал страшный горбун.
Все его безобразное тело, точно тело чудовища-спрута, колыхалось порывистыми движениями.
Его длинные цепкие руки-щупальцы готовы были, казалось, схватить нас и задавить в своих отвратительных объятиях.
Его единственный глаз, налившись кровью, сверкал огнем бешенства.
Я не мог удержать дрожи отвращения.
— Вон! Вон отсюда! — злобно рычал он, наступая на нас.
— Что вы, безобразники, в храме Божием шум да свару поднимаете? — говорили с укоризной некоторые богомольцы, проходя притвором церкви.
— Эх, вижу, братцы, народ вы больно уж алчный!.. — начал Путилин, вынимая горсть медяков и несколько серебряных монет. — Без откупа, видно, к вам не влезешь. Что с вами делать? Нате, держите!
Картина вмиг изменилась.
— Давно бы так… — проворчала старая мегера.
— А кому деньги-то отдать? — спросил Путилин.
— Горбуну Евсеичу! Он у нас старшой. Он староста.
Безобразная лапа чудовища-горбуна уже протянулась к Путилину.
Улыбка бесконечной алчности зазмеилась на его страшном лице.
— За себя и за товарища? Только помните: две недели третью часть выручки нам — на дележ. А то все равно — сживем!..
Ранняя обедня подходила к концу.
Путилин с неподражаемой ловкостью завязывал разговор с нищими и лишенками о вчерашнем трагическом случае перед папертью Спаса.
— Как вы, почтенный, на счет сего думаете? — с глупым лицом обращался он несколько раз к горбуну.
— Отстань, обормот!.. Надоел! — злобно сверкал тот глазом-щелкой.
— У-у, богатый черт, полагать надо! — тихо шептал Путилин на ухо соседу-нищему.
— Да нас с тобой, брат, купит тысячу раз и перекупит! — ухмылялся тот. — А только бабник, да и здорово заливает!..
По окончании обедни оделенная копейками, грошами и пятаками нищая братия стала расходиться.
— Мы пойдем за горбуном… — еле слышно бросил мне мой знаменитый друг.
Горбун шел скоро, везя по земле искривленную, уродливую ногу.
Стараясь быть незамеченными, мы шли, не выпуская его ни на секунду из виду.
Раз он свернул налево, потом направо и вскоре мы очутились перед знаменитой Вяземской лаврой.
Горбун юркнул в ворота этой страшной клоаки, чудеса которой приводили в содрогание людей с самыми крепкими нервами.
Это был расцвет славы Вяземки — притонавсей столичной сволочи, обрушивающейся на петербургских обывателей.