Злобно и мрачно посмотрели на него разбойники — отец и сын.
— Тебя не, спросили, проклятый, — вырвалось у Семена Артемьева. — А вот ты скажи, как ты разнюхать дела наши сумел? Вот это интересно послушать!
Путилин улыбнулся.
— Денежки новенькие торопитесь в ход пускать, да и убитых плохо закапываете, — ответил он.
Вздрогнули сын и отец.
— Как так плохо закапываем? А ты почему знаешь?
— В сарае видел вашу работу. Что же это вы только до половины почтальона зарыли? Не по христиански, мерзавцы, да и смрад на весь двор пускаете!
Широко раскрытыми глазами глядели преступники на Путилина. Глядели-глядели-глядели, да как бацнулись в ноги!
— Прости! Вызволи! Покаемся мы... Видит Бог, больше не будем! Все тысячи тебе отдадим! — заголосили они, точно бабы.
— Теперь поздно, голубчики, спасаться: теперь надо наказанием искупать грех.
Губернатор Григорьев, к которому Путилин заехал на обратном пути, ликовал от восторга.
— Вы — истинный чародей, Иван Дмитриевич! — восклицал он.
Разбойники угодили на двадцатилетнюю каторгу.
ПЕТЕРБУРГСКИЙ ДЖЕК-ПОТРОШИТЕЛЬ
Это было в шесть часов утра. Я был разбужен моим лакеем, который передал мне знакомый синий конверт. «От Ивана Дмитриевича!» Я быстро распечатал письмо. Написано оно было карандашом.
«Приезжай немедленно Николаевская, д. О. Случилось нечто ужасное. Путилин».
Я лихорадочно-поспешно оделся и бросился по адресу. Улицы были темны, безлюдны в этот ранний час.
— Что такое могло случиться? — бормотал я вслух, погоняя извозчика.
Мы подъехали к дому. Я ожидал встретить большую толпу, как это всегда бывает, когда происходит какая-нибудь кровавая драма, катастрофа, но ничего подобного не случилось на этот раз: перед домом, кроме городового, никого не было.
— Здесь Путилин? — соскакивая с пролетки (стояла глубокая осень), спросил я.
— Так точно. Их превосходительство здесь.
— Что случилось?
— Страшное убийство. Даму благородную нашли зарезанной на лестнице.
Я вошел в подъезд. Тут уже было много полицейских чинов.
Около швейцарской стояли: Путилин, товарищ прокурора, судебный следователь и полицейский врач.
— Иван Дмитриевич! — окликнул я моего знаменитого друга.
— А-а, это ты, доктор? Не угодно ли полюбоваться? — Он пропустил меня вперед, я взглянул и похолодел от ужаса. На каменном полу вестибюля лежал труп молодой женщины, совершенно обнаженной. Живот ее был крестообразно распорот, и из него вывалились все внутренности. Лицо, искаженное мукой, было красиво, носило отпечаток несомненной интеллигентности.
— Что это... что это? — обратился я к моему коллеге-врачу.
— Все, что хотите, но только не клиническая лапортомия[30]. Мы, доктора, производим подобную операцию более ловко, — пошутил он.
Но мне было не до шуток. Содрогаясь, я обратил взор на Путилина.
— Как ты видишь, доктор, произошло подло-зверское убийство... Посмотри и скажи, когда, по твоему мнению, оно произошло.
Я низко склонился над трупом несчастной. Мне бросились в глаза изумительной красоты и величины бриллиантовые серьги — солитеры и драгоценные кольца, которыми были унизаны пальцы ее тонких аристократических рук. После беглого осмотра я ответил:
— По-моему, убийство произошло часа два тому назад.
— Я поддерживаю определение моего коллеги, — сказал полицейский врач.
— Чем, господа, распорот живот? — спросил судебный следователь.
— Остро отточенной бритвой.
— Бритвой? Почему именно бритвой? — спросил Путилин.
— Трудно допустить, что у убийцы имелся ланцет[31], а только от бритвы или ланцета может получиться столь ровный разрез тканей. Нож все же рвет, кинжал — также. Тут же — поразительная тонкость разреза.
Ни жив, ни мертв стоял швейцар, бравый, средних лет человек с окладистой бородкой.
— Когда ты увидел это? — показывая на труп, спросил следователь.
— Около трех часов ночи, ваше высокородие. Не спалось мне что-то. Вышел я на лестницу, как взглянул — аж волосы на голове поднялись. Хочу сотворить крестное знамение — не могу. Опомнился наконец, побежал к управляющему, к старшему дворнику.
— Скажи... Как тебя зовут, кстати?
— Осип Лаврентьев.
— Так скажи, Лаврентьев, парадная дверь была заперта?
— Так точно!
— Ты никогда не видел этой дамы?
— Никогда.
— Всех своих жильцов ты, конечно, хорошо знаешь?
— Помилуйте, ваше высокородие, как не знать... Всех в лицо...
— Кто живет по этой лестнице?
Швейцар стал перечислять: генерал такой-то, граф такой-то, инженер такой-то...
— А свободная квартира есть?
— Так точно. В бельэтаже.
— Дай мне ключ. Я хочу ее посмотреть... Я скоро вернусь, господа.
— На что вам пустая квартира, Иван Дмитриевич? — тихо спросил прокурор.
— Просто так. Хочу полюбопытствовать, — уклончиво ответил Путилин и быстро поднялся по лестнице. Вдруг следователь обратился к швейцару:
— Скажи, что это у тебя с рукой? — Тот поглядел на свою руку и побледнел.
— Обрезал ее малость.
— Когда?
— Вчера-с.
— Чем?
— Ножом. Хлеб резал... нож сорвался.
Следователь многозначительно переглянулся с прокурором.
— Надо произвести у него обыск, — по-французски бросил прокурор следователю.
— Безусловно. Ну-ка, любезный, веди нас в твою комнату. Нам надо пошарить у тебя. Господин пристав, прошу следовать за нами.
— Ваше превосходительство... Господи, да неужто вы что худое про меня думаете по этому злодеянию?! Вот как перед Истинным...
— Не разговаривай! — грозно перебил пристав. Мы с трудом вошли в небольшую швейцарскую. Вдруг следователь, наступив, очевидно, на что-то, быстро нагнулся.
— Ого! Смотрите, господа! — В руке он держав кольцо с крупным бриллиантом.
— Это же что такое, любезный? А? — повернулся он к Осипу Лаврентьеву.
Швейцар стал белее полотна. Глаза широко раскрылись, и в них стоял непередаваемый ужас.
— Господи... Ей-богу... Что это... Не знаю... Наваждение...
— Нет, любезный, это не наваждение, а кольцо. Как оно могло к тебе попасть, а?
— Не знаю, видит Бог, не знаю!
— Что у вас происходит, господа? — раздался спокойный голос Путилина.
— Не угодно ли, Иван Дмитриевич, — следователь подал кольцо Путилину.
— Где вы нашли его, Вадим Петрович?
— Вот здесь, Иван Дмитриевич.
— Теперь, конечно, мы произведем тщательный обыск?
— О, разумеется, господа!
Обыск начался. Путилин подошел к швейцару, пристально-пристально поглядел на него:
— Покажи руку.
Швейцар, как автомат, исполнил приказание.
— Доктор, пойди сюда, посмотри его рану и скажи, чем она нанесена. Ножом? А может быть, бритвой?
— Не знаю, Иван Дмитриевич. Медицина в данном случае бессильна прийти на помощь правосудию.
— Конечно,ты не знаешь, как попало к тебе это кольцо, Лаврентьев?
— Видит Бог, не знаю, ваше превосходительство. Только не повинен я ни в чем худом.
— Ты спишь с открытой или закрытой дверью?
— На ключ не запираю.
— Отчего?
— Чтобы скорей выйти на звонок, дверь парадную раскрыть.
Обыск не дал никаких результатов. Но две грозные улики против швейцара были налицо: подозрительный порез и, главное, найденное в его каморке бриллиантовое кольцо.