Из-под него выглядывало красивое, удивительно красивое лицо. Особенно замечательны были глаза: огромные, черные, дерзко-властные.
— Простите, Аглая Тимофеевна, мы, кажись, вас напугали? — направился к ней Вахрушинский. — Нешто Анфисушка не предупредила? Мы — к мамаше, по торговому делу. Позвольте представить вам незваных гостей.
Путилин, назвав себя и меня вымышленными купеческими фамилиями, низко и почтительно поклонился красавице в сарафане.
— Очень приятно, — раздался ее певучий, несколько вздрагивающий голос.
Она была еще в сильном замешательстве.
Путилин, удивительно ловко подражая купеческому говору и даже упирая на «о», стал сыпать кудреватые фразы.
Я видел, что он не спускает пристального взора с лица красавицы, но главное — с ее белого коленкорового платка на голове.
— Эх-с, Аглая Тимофеевна, сейчас видно-с, что вы с Волги-матушки, с нашей великой поилицы-кормилицы!
— Почему же это видно? — усмехнулась молодая Обольянинова.
— Да как же-с. Я сам на Волге живал. Где в ином месте можно сыскать такую расчудесную женскую красоту? Вы извините меня. Я человек уж немолодой, комплиментом обидеть не могу. А потом, и наряды-с: у нас теперь в Питере все норовят по-модному, а вы-с вот в боярском сарафане. Эх, да ежели бы к нему кокошничек вместо белого платочка...
Быстрым, как молния, движением девушка сорвала с головы коленкоровый платок.
Я заметил, как сильно дрожали ее руки.
— Извините... я совсем забыла, что в утреннем наряде щеголяю.
Глаза ее сверкнули. Губы тронула тревожная усмешка.
Черная женщина, «Анфисушка», явилась и доложила, что «сама» извиняется, что за недомоганием не может их принять.
— Ничего-с, в следующий раз завернем! — проговорил Путилин.
Когда мы вышли, он обратился к Вахрушинскому:
— Вот что я вам скажу: дело ваше далеко не легкое. Однако надежды не теряйте. Помните только одно: вашего сына надо как можно скорее отыскать. Он в серьезной опасности.
Возвращаясь к себе, Путилин был хмур, задумчив.
— Белый или черный... черный или белый... Гм... гм... — вылетали у него односложные восклицания.
Я не говорил ни слова. Я знал привычку моего гениального друга говорить с самим собой.
— Скажи, пожалуйста, — вдруг громко обратился он ко мне, — тебе никогда не приходила мысль, что черный ворон может обратиться в белого голубя?
Я поглядел на Путилина во все глаза.
— Бог с тобой, Иван Дмитриевич, ты задаешь такие диковинные вопросы...
На другой день около четырех часов ко мне приехал Путилин. В руках он держал чемодан, под шубой я заметил дорожную сумку через плечо.
— Я не мог предупредить тебя раньше, потому что был занят по горло. Если тебе улыбается мысль совершить со мной одно путешествие...
— Куда?
— В Москву. Но торопись. До отхода поезда остается немного времени.
Я наскоро уложил чемодан, и через час мы уже сидели в купе первого класса.
Утомительно долгой дорогой (тогда поезда ходили куда тише, чем теперь) Путилин не сомкнул глаз. Просыпаясь, я заставал его за просматриванием каких-то бумаг-донесений.
Откинувшись на спинку дивана, он что-то бормотал про себя, словно заучивая нужное ему наизусть.
— Ты бы отдохнул, Иван Дмитриевич, — несколько раз обращался я к нему.
— Некогда, голубчик! Надо зазубрить особую тарабарщину.
— Скажи, мы едем по этому делу — таинственному исчезновению сына миллионера?
— Да. Ах, кстати, я забыл тебе сказать, что сегодня по этой дороге, но ранее нас, проследовали знакомые тебе лица.
— Кто именно? — удивился я.
— Старший приказчик Вахрушинского и красавица в бархатном сарафане с белым платочком на голове.
— Как? Откуда ты узнал это?
Путилин расхохотался.
— Прости, ты говоришь глупости! Ты вот называешь меня русским Лекоком. Какой же я был бы Лекок, если бы не знал того, что мне надо знать?
— И причина их внезапного отъезда?
— У первого — желание как можно скорее спасти от опасности своего молодого хозяина, у второй... Как бы тебе лучше объяснить?.. Ну, загладить промах с белым коленкоровым платочком, что ли...
— Стало быть, этот приказчик будет помогать тебе в деле розыска молодого Вахрушинского?
— О да! И очень... — серьезно проговорил мой гениальный друг, этот великий русский сыщик. — А теперь не мешай мне, спи.
Сквозь полудремоту, овладевавшую мною от мерного покачивания поезда, до меня доносилось бормотание Путилина: «По пиво духовное», «По источника нетления».
«Что за чертовщину несет мой знаменитый друг?!» — неотвязно вилась около меня докучливая мысль.
Подъезжая к самой Москве, Путилин мне сказал:
— Из многих дел, свидетелем которых ты был, это — одно из наиболее опасных, если меня не разорвут в клочки, я окончательно уверую в свою счастливую звезду.
К моему удивлению, лишь только подошел поезд, нас встретил Х., любимый агент Путилина.
Путилин что-то отрывисто его спросил, и мы вместе поехали в гостиницу, оказавшуюся чрезвычайно грязным заведением для приезжающих и находящуюся на одной из окраин тогдашней допотопной Москвы.
— Почему тебе пришла фантазия остановиться в таком вертепе? — спросил я Путилина.
— Так... надо, — ответил он.
Несмотря на то что был уже вечер, он отправился куда-то с агентом Х. и вернулся далеко за полночь.
Под поздний вечер второго дня нашего пребывания в Москве (в течение всего этого времени Путилин почти не бывал дома) он вытащил чемодан и, порывшись в нем, вынул из него какую-то странную одежду.
— Надо, доктор, чуть-чуть преобразиться. Сегодня мне предстоит весьма важное похождение.
— «Мне»? — спросил я. — Но почему же не нам?
— Увы, мой друг, на этот раз я никого не могут взять туда, куда собираюсь. Дай Бог, чтоб удалось и одному-то проникнуть.
— Стоило тогда мне трястись в Москву, — недовольно проворчал я.
— Не говори. Ты и мой милый Х., вы можете мне оказать помощь. Слушайте. Пока я окончательно не убедился в правильности моего предположения, я, по многим соображениям, не хочу обращаться к содействию моих московских коллег. Вдруг «знатный гастролер» — да оскандалится! Конфуз выйдет. Я вас оставлю неподалеку от того места, куда постараюсь проникнуть. У меня есть очень резкий сигнальный свисток. Если вы его услышите — можете с револьверами в руках броситься ко мне на помощь. Кстати, голубчик Х., вот вам приблизительный план.
И Путилин подал агенту листок бумаги, на котором было что-то начерчено.
Перед тем как надеть пальто мещанского облика, Путилин облачился... в белый хитон-плащ с изображением красных чертей.
— Это что такое? — попятился я от него.
— Мантия Антихриста, любезный доктор! — тихо рассмеялся Путилин. — Кто знает! Быть может, она избавит меня от необходимости прибегнуть к револьверу. Последнее — было бы весьма нежелательно. Ну, а теперь в путь!
Было половина двенадцатого, когда мы вышли из нашей грязной гостиницы и направились по глухим улицам и переулкам этой отдаленной от центра московской слободы.
Темень стояла — страшная. Не было видно ни зги.
Улицы были совершенно безлюдны. Только откуда-то из-за заборов доносился злобно-неистовый лай и вой цепных собак. Вскоре Путилин замедлил шаги.
— Мы сейчас подойдем.
Перед нами по левой стороне улицы высился черной массой дом, за ним — ряд построек. Все это было обнесено высоким дощатым забором.
— Ну-с, господа, я встану здесь, у ворот. Вы переходите на ту сторону. Вы знаете, X., тот забор, окружающий пустырь, который мы с вами осматривали вчера?