— Никого другого не заметил, пока нас не выследил?
— Кого? — нахмурился бедуин.
— От нас один вчера ушел.
— Никого не видел, — озадаченно признался бедуин. — Он что, один ушел?
— Без верблюдицы. Солнце его одолело.
— Стало быть, уже мертв. Пустыня приговорила его. Если бы даже выжил в песках, есть и другие силы. Ничего не поделаешь.
При этом безжалостном утверждении бедуин вдруг утратил мальчишеский вид.
— Какие силы ты имеешь в виду? — осторожно переспросил Юсуф. — Разбойников?
— В этих местах обитает дух. Не стану называть его имени.
— Слухи о нем дошли до Багдада.
— Этот дух — пусть мечи выпустят из него кровь, — враг каждого человека не только в Багдаде. Нынче нам посчастливилось. Он направился к югу, грабить караван на Дарб-Зубейде.
— Караван, идущий в Мекку? — уточнил Юсуф, имея в виду тот, от которого они отделились близ Куфы.
— Его шайка — чтоб ей кипеть в котлах иблиса[73], — напала на караван ночью, захватила ценности, изнасиловала и перерезала женщин.
— Знаешь, что за караван это был?
— Нет, слишком далеко.
— Не слышал, среди них нет какой-нибудь… пленницы? — спросил Юсуф, чтоб раз навсегда разобраться с теорией Касыма о том, будто Шехерезаду похитил Калави.
Бедуин вновь нахмурился.
— В шайке духа?
— Да. Нет там кого-нибудь необычного?
— Сказительницы, — подсказал сзади Зилл. — Нет с ним рассказчицы?
— Рассказчицы? — Мысль явно показалась бедуину нелепой. — Он в историях не нуждается. Он сам себе история.
— А в Багдаде не был недавно? Или кто-нибудь другой из его шайки?
— Он не покидает пустыню.
Неприятное сообщение для команды, особенно для Касыма. Они действительно сбились с пути. Ну теперь хоть скоро можно будет подкрепиться.
— Зачем он нападает на караваны? — поинтересовался Юсуф.
— Одни говорят, ради ценностей, другие — из-за слабости к красивым женщинам, третьи думают, ищет провизию, кое-кто считает, будто попросту страх нагоняет. По-моему, все верно, но главное — ради провизии.
— Значит, ему нет нужды убивать?
— Он убивает, чтобы продемонстрировать всему свету бесстрашие.
— Перед чем?
— Ветер носит слухи. Говорят, багдадский халиф собирается очистить пустыню от духа. Заплатит враждебному бедуинскому племени, чтоб на него напали и окрасили пески его кровью.
Команда молчала.
— Не слыхали? — спросил бедуин, как бы желая получить подтверждение.
— Ничего не слышали, — честно ответил Юсуф. — Твое племя согласилось бы совершить налет, если б ему посулили деньги?
— При таком налете много мужчин погибнет. Деньги должны быть очень большие.
— Если дух Калави действительно враг народов пустыни, то награды не требуется, — заметил Юсуф.
Бедуин прищурил молодые глаза.
— Ты умен, — заключил он, как бы уличив вора в слабости. — Но я еще не все объяснил. Видишь ли, ни один бедуин не возьмется с охотой исполнять распоряжения Аббасидов, которые позабыли, что без нас не было бы Города Мира. И теперь отвернулись от нас, набрав в армию чужестранцев. Предателям нам служить некогда. Предлагать нам деньги оскорбительно.
— Но ты все-таки думаешь, что найдется согласное племя?
— Лишь при одном условии — если денег будет так много, что Аббасиды понесут немалый ущерб.
— Наверно, поэтому духу позволено жить. Он наносит урон Аббасидам.
— Дух всем наносит урон.
— Но все-таки порой служит общему делу, — добавил Юсуф. — Вы же, в конце концов, гордый народ.
Бедуин подтвердил с неожиданной горечью:
— Думают, что мы не знаем, как в городах над нами потешаются. Как поэты смеются… Мы слышим.
Юсуф услужливо процитировал особенно обидные строки:
— «Пускай себе пьют молоко; позабудем о тех, кому неведомы тонкие наслаждения…»
— Абу-Новас, — к его удивлению, сразу же угадал бедуин. — Он с нами путешествовал. Пользовался гостеприимством. А теперь на нас мочится.
— Ты знаком с багдадской поэзией?
— С той, что чего-нибудь стоит. Пишут, сидя во дворцах, не имея понятия о трудностях жизни. Никогда ее даже не пробовали.
— А Абуль-Атыйя? — допытывался Юсуф. — Что о нем скажешь?
Бедуин фыркнул:
— Это имя ничего мне не говорит. Но если он поэт, значит, ничем не отличается от остальных, пусть горит в адском пламени. И все прочие, кто нас высмеивает. Имитаторы, шуты, сказители — да постигнет всех смерть.