— Ты меня за глупца принимаешь, вор? — прорычал бедуин. Отшвырнул полотенце, резко метнулся, распахнул на Юсуфе одежды, порылся и вытащил сложенную записку, полученную в Куфе. Даже не заглянув в нее, повернулся и бросил в ближайшую курильницу, где бумажка съежилась и ярко вспыхнула. — Конечно, у вас есть своя история — лживая, — только я не дурак. Следующим буду пытать тебя, вор. Ты расколешься.
— Ничего я тебе не скажу.
— Сам удивишься, — пообещал бедуин, бросился в угол, сполоснул в тазу с водой лицо и руки. Сзади то и дело доносился смех: из женского отделения за цветными дамасскими занавесками. Завершив омовение, Калави присел на деревянное верблюжье седло из тамариска в дальнем углу палатки, принялся срезать ножом мозоли на пятках, бросая обрезки наказанному псу. Снаружи пылали костры, за матерчатыми стенами мелькали силуэты. Маруф обвис в связывавших его путах, безглазая голова упала, жизнь наконец покинула его. Палатка наполнилась вздохами.
Зилл с Юсуфом преклонили головы.
Калави презрительно взглянул на них:
— Молитвы вам не помогут.
— Мы молимся за умершего, — сказал Юсуф.
— Тогда за себя помолитесь. Никакой бог вас тут не услышит. Вполне можете помолиться и за свою Шехерезаду.
Снаружи заржала лошадь.
— Мы везем за нее выкуп, — повторил Зилл.
— Бесполезно принимать меня за какого-нибудь сказочного разбойника. Я слышал о Шехерезаде. Знаю, что ее не существует.
— Она существует, — настойчиво заявил Зилл.
— Это легенда. Такая же нереальная, как ее байки.
— Она столь же реальна, как Гарун аль-Рашид.
Калави хмыкнул;
— Это имя здесь не слишком приветствуется. Он вас сюда послал заплатить бану Бухтур?
— Правда, он нас послал, — подтвердил Юсуф. — Только…
— Разумеется, он вас послал. В страшных снах меня видит.
— …только не для того, чтоб кого-нибудь подкупить.
Калави хлопнул в ладоши, требуя подать ужин.
— Отрицать бесполезно. Я знаю, что это Бухтур. Видел следы их разведчиков. Идут с самого юга, готовясь напасть, считают, будто я позорю пустыню.
— Зачем тогда от нас что-то хочешь услышать?
— Племя Бухтур превосходит нас численностью. А я могу быстро переместить лагерь. Надо только узнать, когда они планируют нанести удар.
— Может быть, нынче ночью, — подначил его Юсуф.
— Бану Бухтур по ночам не нападает, — ответил Калави, принимая тарелку вареных фиников. — Опасаются оскорбить честь наших женщин. Они все в плену собственной глупости.
Юсуф бросил взгляд на дамасские занавески:
— Поэтому ты берешь с собой женщин — для прикрытия?
Калави счел замечание оскорбительным:
— Беру, чтоб спать с ними. Не нуждаюсь ни в каком прикрытии.
— Настоящий герой, — иронически кивнул Юсуф.
— Я Калави, — фыркнул бедуин. — Нет тут никаких героев. В пустыне Нефуд нет бога, кроме меня. Я нужен пустыне, ибо равен ей. Указываю путь другим, и никто меня не уничтожит.
— Тебя уничтожат, — заверил Юсуф. — В тот же час, как нас всех уничтожат.
— Я рожден от духа и вскормлен сукой шакала, — заявил бедуин. — Меня никогда не убьют. Сегодня я себя называю Калави, но время надо мной не властно.
— Значит, ты совсем свихнулся. Что касается Гаруна аль-Рашида, по-моему, он на тебя даже плюнуть не пожелает.
Калави выплюнул финиковую косточку.
— Хорошо, что у тебя одной руки нет, вор, — сказал он. — Мне же меньше придется трудиться.
Рядом с палаткой тревожно всхрапнул другой конь. Залаяли сторожевые собаки. Калави склонил голову, как бы прислушиваясь к чему-то вдали — к близящейся атаке, чего невозможно представить, — но животные быстро притихли, напряжение разрядилось, и он успокоился. Облизал пальцы, с интересом взглянул на Касыма.
Горбун давно уже не произносил ни слова, испытывая какое-то душевное смятение — он дрожал, задыхался, лицо дергалось, как у созревшего мальчика, впервые предпринимающего попытку. Калави ласково погладил кинжал, видя перед собой мужчину на грани безумия. Мужчину, утратившего свою хваленую гордость в лихорадочных поисках выхода. Его будет легко разговорить.
Он поднялся на ноги, лениво подошел, опустился на колени, с насмешливым сочувствием оглядывая и обнюхивая капитана.
— Ты похож на бешеного пса. На пса, который ищет смерти.
— Ничего я не ищу. — Касым покачал головой, но в его тоне не слышалось прежней язвительности.
— Хочешь поесть? Попить?
Касым судорожно сглотнул.