— Лейлой звали мою мать… — признался юноша, снова слыша ее сладострастные крики под Джафаром аль-Бармаки, безутешные рыдания после гибели господина, укоризненные упреки маленькому сыну, плакавшему, когда она его от себя прогоняла.
— Нет, — решил он, отбрасывая воспоминания. — Хорошее название. Да: «Альф лейла ва лейла». Она будет храниться в моей библиотеке на почетном месте рядом с «Калила ва-Димна». — И задумчиво вздохнул. — Хотя придется потрудиться, чтоб собрать все истории.
— Если мы сейчас останемся живы, то все переживем, — заверил Юсуф.
— Да… мы…
Зилл внезапно запнулся, неожиданно рухнул лицом в песок, остальные сразу бросились к нему, окружили, подхватили, поставили на ноги.
— Все в порядке… — пробормотал он, высвободившись из объятий, глядя на полную луну. — От ветра голова закружилась. — Юноша постарался прийти в себя. Сафра по-прежнему шла вперед, указывая путь. — Надо идти, — настойчиво сказал он и зашагал, не колеблясь, удивив всех своим рвением.
Позже, как бы для окончательного опровержения собственной слабости, поманил к себе Юсуфа, чтоб тайком перемолвиться словом.
— Я боюсь за Исхака, — шепнул он.
Юсуф покосился на аскета, действительно ушедшего далеко вперед, шагая проворнее всех.
— За Исхака?
— Он… ушел в себя.
— Так велит суфизм. Полное подчинение воле Аллаха.
— Я вижу нечто большее. У него из носа кровь идет.
— У него вечно идет кровь из носа.
— Кажется, он не хочет, чтоб я это видел.
— Он погибнет последним, несмотря на возраст, — предсказал Юсуф.
— Он еще очень многое может сделать, — упорно твердил Зилл. — Если свалится… вы должны его вынести из пустыни.
— Ты сам его вынесешь. Если тебе меня выносить не придется.
Зилл вытащил наглазную повязку Маруфа с пришитым кольцом и протянул Юсуфу.
— Возьми.
— Это не для меня.
— Это выкуп за Шехерезаду. Ее стоимость в драгоценном камне. Мне… не хочется его нести.
Он говорил так серьезно, что Юсуф не мог возражать, а кроме того, и сам так устал, что больше не было сил успокаивать Зилла, поведение которого с каждой минутой менялось до неузнаваемости. Они плелись по круглым барханам, видя признаки жизни лишь в кривых отростках корней абула, выползавших из песка, словно морские змеи, и снова нырявших в неустанных поисках воды.
— Аллах воистину здесь, — подбодрил Зилл команду. — В этих корнях… Повсюду.
— Воистину, — громко подтвердил Юсуф, чтоб все слышали. — Мы никогда не сдадимся.
— Сократ как-то посоветовал одному человеку… — вымолвил задыхавшийся Зилл, — боявшемуся идти в Олимпию… представить себе этот путь обычной прогулкой… расстоянием, которое ежедневно проходишь вокруг своего дома, только растянувшимся на всю жизнь…
И после этого заморгал, как бы надеясь, что высказал ценное замечание.
— Теперь уж недолго, — подтвердил Юсуф, стараясь заручиться поддержкой капитана. — Раньше ведь мы попадали и в худшие переделки?
Сначала казалось, будто Касым, весь в ссадинах и волдырях от солнечных ожогов, не слышит.
— Я говорю, бывало и хуже, — снова попытался Юсуф. — Кораблекрушение помнишь?
Касым озадаченно посмотрел на него.
— Кораблекрушение? — переспросил он, а потом, как бы поняв вопрос, если не цель, с которой он был задан, пробормотал: — В море… — вспомнив, как они мочили одежду в соленой воде, нежились, охлаждаясь в тени пальм. — Там ветра дуют. Там жизнь. А здесь… нет ничего.
Со временем понял ошибку, даже несколько устыдился и почти бессознательно прохрипел, запоздало признавшись:
— У меня есть мечта… Была…
Он попал в очень тяжелое положение, зная, что за одну последнюю неделю потерял капитанское превосходство; впервые на своей памяти его кипучий оптимизм не сумел провести членов команды через испытания; он ослаб, и, словно никогда не бывал в море, смертельно боялся, чувствуя себя виновным в гибели трех человек, униженным трусливой дрожью в палатке Калави. Особенно потрясла его смерть Маруфа, рядом с которым он всегда чувствовал себя особенно сообразительным, а Маруф всегда был рядом, когда все вокруг рушилось, служа постоянной мишенью для насмешек, упреков… Теперь из всей команды остаются трое, каждый как бы держится на своей территории, подчиняясь ему лишь формально. Видно, даже Юсуф утратил былую верность настолько, что чуть ли не принял командование на себя, хотя явно без всяких расчетов, не давая Касыму, постепенно терявшему положение, никаких поводов для возражений. Поэтому он сейчас против собственной воли счел себя почти обязанным внести свой вклад в дискуссию.