Когда тьма на небе стала таять, они, стоя в центре Ктесифона, увидели вдали, на севере, кружившиеся тучи, летевшие к Багдаду. Юсуф охнул. Касым, крепко стиснув рукоять меча, бросил обвиняющий взгляд на Исхака и брызнул слюной.
— Ничего… Ничего, никого. Что теперь, а? Что дальше?
Аскет замер, потрясенный новым озарением, и Касым озабоченно нахмурился.
— «…не раскинет Аравитянин шатра своего, — неожиданно прошептал Исхак, — и пастухи со стадами не будут отдыхать там…»
Юсуф уставился на него, стараясь понять.
— «Шакалы будут выть в чертогах их, и гиены — в увеселительных местах. Близко время его[77]…»
Наконец, Юсуф понял и вымолвил:
— Пророк Исаия…
— Мы пришли не в тот Старый город… — дрожащим голосом пробормотал Исхак. — Только одни развалины достойны сказительницы. — И устремил взгляд к югу.
— Какие? — озадаченно спросил Касым.
— Это было все время написано на стене, — сказал Исхак, проклиная себя за ошибку и надеясь, что еще не поздно.
Глава 39
ехерезада заморгала, потянулась, притворившись, что только очнулась от сна.
— Что… Хамид?..
— Я спрашиваю, откуда ты знаешь?
— Что, Хамид? — переспросила она. — Что знаю?
— Откуда ты знаешь, что я…
Она терпеливо ждала.
— Не прикидывайся, будто не понимаешь, о чем идет речь.
— Действительно понятия не имею, Хамид. О чем же?
Он тяжело сглотнул, стараясь не краснеть, мгновенно нырнув в тень. А когда снова заговорил, голос дрогнул.
— О том, что я кастрат, — выдавил он и снова сглотнул, ибо никогда не признавался в этом ни одной живой душе.
— Хамид… — с притворной искренностью изумилась она.
— Не прикидывайся… — повторил он.
— Поверь, я ничего не знала, Хамид. Я не знала. — Она серьезно на него смотрела.
— Наверняка знала.
— Ничего не знала.
— Догадывалась.
— Никогда даже в голову не приходило.
— Как же тогда пришло? — настойчиво допытывался он. — Чем я себя выдал?
Приметы кастратов были хорошо известны: скрюченные пальцы, преждевременные морщины, зловонный пот, эмоциональная неуравновешенность, случайные промашки в проявлении чисто женских манер… Он старался скрыть это разнообразными способами — с помощью духов, лосьонов, характерного хриплого голоса, мужественной решительности, — но женщине вроде Шехерезады, почти постоянно окруженной евнухами, все эти приемы были досконально известны. Ходили сплетни, будто она сразу после замужества взяла к себе во дворец под видом евнуха могучего раба, который ее обслуживал так, что земля тряслась и кузнечики умолкали во всем Астрифане. Если это была правда, то она способна заставить мужчину сполна проявить красноречивые признаки.
— Я понятия не имела, Хамид, — заверила она, не оставляя сомнения в своей искренности. — И о Халисе тоже не знала, пока во сне не увидела. Откуда мне знать? Для чего мне тебя обижать?
Он не вышел из тени.
Она нахмурилась, вздохнула, притворившись виноватой, потом деликатно спросила:
— Можно… узнать, как это случилось, Хамид? Так же, как с Халисом, на поле боя?
Сокровенные тайны, разбушевавшиеся переживания, которые он столько лет сдерживал, усмирял с помощью травки, никогда еще так не стремились вырваться наружу. И хотя Хамид внешне по-прежнему имитировал сопротивление, ему фактически больше всего на свете хотелось сдаться, потому что она его переделала и сама изменилась. С той самой минуты, как он раскатал ковер, куда она была завернута, Шехерезада стала истинной владычицей мрачных развалин, как будто возлегала в собственной опочивальне, овеваемая опахалами прислужниц. Однако если раньше она дерзила, жалела себя и хитрила, стараясь увлечь его своей сказкой, то теперь наконец отбросила кокетство, предательские уловки — по его мнению, абсолютно естественное развитие событий, — сблизилась с ним так тесно, что его сопротивление рухнуло. Из захватчика он превратился в покорного слугу, допущенного в ближний круг, где она создала общую атмосферу, где ей можно поведать все свои мечты и сомнения, стать нежнейшим любовником, лишенным всякой похоти. Она обнимала его, не касаясь; ласкала, не рассчитывая на отзывчивость, которой он навеки лишился; источала тепло, которое нельзя назвать сексуальным.
— Не могу рассказать… — с большим трудом вымолвил он.