— Угодил мой подарок повелителю правоверных? — спросила она, дугой выгнув брови.
Ему удалось твердо выдержать ее взгляд с добродушной улыбкой.
— Разве могло быть иначе? Хотя фигур мы, конечно, не одобряем.
— Даже башни?
— Воинов. Это кумиры.
— Мало кого из воинов можно назвать кумирами, — резко возразила она.
— Мало кто из добрых воинов желал бы ими называться, — добавил халиф, полностью сознавая, что опять превратился в повелителя правоверных, преисполненного самоуверенности. Кажется, Шехерезада заметила перемену и улыбнулась, то ли восхищаясь, то ли снова флиртуя.
В любом случае, она не из тех женщин, которыми овладевают, а он из тех любовников, которые могут лишь брать. При всем своем разнообразии бесчисленные женщины — умные и безмозглые, нежные и грубые, беспечные и осторожные, — в конечном счете с почтительным уважением подчиняются ему. Жизнь слишком коротка, мир слишком сложен.
Прервавшись на дневную молитву, халиф посовещался с дворецким насчет приготовлений к вечернему пиршеству. Распорядился пригласить охранника пантеры, переписать подарки и сдать на хранение, осведомился у проходившего мимо начальника шурты о судьбе неверного монаха.
— Он сумасшедший, о повелитель. Мы его отправили в тюрьму Матбак.
— В Матбак?
— Другие переполнены. Во время Ид-аль-Фитра складывается нестандартная обстановка.
— Я имею в виду… неужели действительно надо было сажать его в тюрьму?
За долгие годы аль-Синди ибн-Шаак привык к капризам халифа, научившись менять тон с поразительной легкостью и поспешностью.
— От всей души прошу прощения, о повелитель. Солдатам было приказано следить за порядком во время торжеств. К сожалению, не оставалось выбора, кроме временной изоляции. Впрочем, похоже, монах безобидный. Завтра выпустим.
— Очень хорошо. И еще одно, Синди…
— Слушаю, о повелитель.
— Он там что-то кричал…
Ибн-Шаак кивнул.
— Что-то невнятное, о повелитель, разобрать невозможно.
— Вообще никто ничего не понял?
— Кажется, про какую-то кровавую тучу.
— Про кровавую тучу?..
— И насчет опасности. Мы, конечно, его расспросили, но дальше он говорить отказался.
Солгав, начальник шурты понял по омрачившемуся лицу халифа, что изложенные им сведения неожиданно приняты с полной серьезностью.
— Значит, это пророчество?
— Вероятно.
— Он размахивал какой-то бумагой?
— Наверно, пророчество на ней записано, — предположил ибн-Шаак, надеясь, что не ошибается.
— Вы ее не отобрали?
— Монах ее спрятал, о повелитель. Не пожелал расстаться даже под угрозой смерти.
— Вот как… — Гарун глубоко задумался.
Кровавая туча… Случайное совпадение, или пророчество связано с жуткой рукой, которая призывно машет в красных песчаных тучах? Неужели опасность близка, неизбежна?.. К христианским предсказаниям Гарун относился с неохотным мрачным уважением, разделяя всеобщее подозрение, что у несториан имеются тайные книги с описанием будущего. Может быть, смерть придет к нему раньше, чем кажется? Или произойдет нечто совсем непредвиденное?
— Выпустите его утром и сразу доставьте ко мне, — велел халиф. — Хочу с ним побеседовать.
— Слушаюсь, о повелитель, — раскланялся ибн-Шаак и ушел, не догадываясь, что в связи с развитием событий утром будет уже слишком поздно.
Не так важен проделанный долгий путь — больше тысячи миль, — и то, что вскоре он очутился в тюремной камере. Сделал почти все возможное. Наилучшим образом. В тюрьмах ему приходилось и раньше сидеть. Несмотря на известную терпимость арабов, первое путешествие к Святой земле закончилось в связи с его непривычной и подозрительной внешностью почти в такой же подземной темнице. Точнее сказать, в такой же зловонной, однако не менее комфортабельной, чем келья аббатства в Катанье, и значительно больше по площади. Теодред не особо заботился о комфорте, молитвами спасаясь от сырости. Утешался воспоминаниями о великой Кумской сивилле в негостеприимной пещере в Фебских горах. На него по-прежнему возложена священная миссия. Предупредить беду пока, правда, не удалось, он не смог внятно высказаться, на что, собственно, и не надеялся. С самого начала думал, что лучше вмешаться после похищения — если сказительницу не похитят, предсказание станет сомнительным, вообще утратив смысл предсказания. Абсолютно логично. И, сидя на цепи в тюремной камере, откуда не видно возможности выбраться, он утешался великой мудростью, усвоенной у арабов: будет то, на что будет воля Аллаха.