Касым был охвачен страхом. Исхак с Юсуфом стояли на носу с матовыми мечами. Видя их вместе, он с ужасом отмахивался от мысли о сговоре, о сознательном выборе одного варианта, рассчитанного на жестокий кровавый конец. «Они приносят себя в жертву какому-то принципу чести, отмщения, другому столь же бессмысленному понятию, ведут себя так, будто вовсе не думают о награде, обещанной халифом — единственном понятном Касыму мотиве». Он мучительно колебался, чувствуя, будто в желудке ворочался клубок глистов, но в конце концов вновь промелькнувшее перед глазами видение несметной награды, которая достается ему или выпадает на чью-то чужую долю, перевесило чашу весов. И поэтому, когда лодка причалила к древней вавилонской пристани, покорно простился с капитаном самбука, намекнув, что они еще встретятся, когда он свое дело доделает, и заставил себя идти за вором и аскетом по кривой лестнице между рухнувшими каменными бастионами. Впрочем, на подъеме понял бессмысленность прощальных слов: если он останется единственным уцелевшим спасателем, то ему целиком достанется награда, больше нечего будет трудиться, а если погибнет, значит, сейчас в последний раз плыл по воде. На берегу с сожалением оглянулся, но быстрое течение уже унесло самбук.
Как только Касым повернулся лицом к городу, колени подкосились, сердце остановилось, его объял ужас.
Слишком поздно: перед ним маячила Бабилима — кошмарная белая пустошь, сгорбленные пальмы, бесформенные груды камней в лунном пепельно-жемчужном свете, занесенные песком каналы, осевшие башни, некогда величественные постройки, теперь почти неотличимые от природных холмов. Из норы среди обожженного кирпича выскользнула лиса, где-то сова ухнула. Вдали, на расстоянии двух полетов стрелы, высились лучше всех сохранившиеся развалины — ряды каменных насыпей высотой локтей в семьдесят, отдельно стоявшие стены из прочного кирпича, выраставшие из обломков и синеватого шлака. Над ними голым черепом висела убывающая луна.
— Вавилонская башня, — выдохнул Исхак. Все трое прятались за каменной насыпью.
— Если верить тебе, — прошептал Юсуф, — то здесь прячут Шехерезаду.
— Логичное заключение.
А Касыму, старавшемуся преодолеть жгучий страх, развалины казались храмом смерти; он сразу убедился и ясно увидел, что погибнет, оставшись здесь.
— Пока темно, подберемся поближе, — решил Юсуф, но Касым его почти не слышал. — Поодиночке перебегаем от насыпи к насыпи. Пригнитесь пониже, хотя по крайней мере луна ушла за тучи. В дозоре наверняка стоит страж или два, только где, невозможно сказать. Придется соображать на ходу. — Он не сумел сдержать тяжкий вздох. — Никто ничего не хочет сказать, пока мы не тронулись в путь? — Он взял себя в руки. — Хорошо. Тогда…
— У меня семья, — хрипло каркнул Касым, и Юсуф обернулся. — Две жены и ребенок.
Юсуф вытаращил глаза.
Взгляд Касыма остекленел, губы дрожали.
— У меня семья, — повторил он и почти бессознательно пояснил: — Я не пойду. Не пойду.
— Да ты что? — нахмурившись, шепнул Юсуф. — Мы ведь уже пришли. Что ты говоришь?
— Это не мое дело, — твердил Касым, не сводя взгляда с башни. — Я в нем не участвую.
— Когда принял такое решение? Только что?
Касым понял, что загнан в угол.
— Можешь забрать награду себе, — бросил он, брызнув слюной. — Не стану умирать ради сказочницы.
— Кто сказал, что ты умрешь?
— Пророчество говорит — лишь один выживет.
— Наплевать на пророчество.
— Наплевать на сказочницу. У меня семья.
— Слушай меня, — быстро, настойчиво прошептал Юсуф, низко пригнувшись за насыпью и пристально глядя на отводившего глаза Касыма. — Если веришь в пророчество, то там ясно сказано, что Шехерезада вернется живой.
— И с ней только один из семи.
— Это вовсе не значит, будто остальные погибнут.
— Если мы втроем спасем ее, кто уцелеет?
У Юсуфа не нашлось прямого ответа.
— Если ты в самом деле считаешь, будто шестерым из семи суждено умереть, — сказал он вместо того, — то должен идти с нами, поскольку в живых останется лишь последний спасатель.
Касым по-настоящему растерялся. Посмотрел на страшную башню, на равнодушную луну, оглянулся на Юсуфа.
— Ты сумасшедший, — заключил он. — Вы оба. Собираетесь атаковать этот храм?
— Придется.
— Это самоубийство.
— Если верить пророчеству, то самоубийство — отказ от атаки.