— Все так, как всегда и должно было быть, — покорно пробормотал он.
И удалился, съежившись, чтобы готовиться к бесконечному пути домой, надеясь лишь на скорую смерть в своем царстве, которое даже в собственном воображении больше ему не принадлежит.
С момента последней встречи на официальном банкете халиф перебирал в уме целую гамму реакций на ее воображаемое присутствие, а теперь, когда она действительно стоит перед ним — не пролив ни капельки пота, издавая такое пьянящее благоухание, точно пряталась в какой-нибудь тайной комнате в банях, прихорашиваясь перед возвращением, — испытывал странное чувство: не равнодушие, не чрезмерное восхищение неземной красотой, а просто ограничился мыслью, что если сам с каждым биением сердца сознает свою смертность, то она сделана из материала покрепче плоти.
— Царица не пострадала? — спросил он наедине, подальше от придворных и уничтоженного Шахрияра.
— Я не была б человеческим существом, если б не чувствовала изнеможения, — призналась она, хотя вовсе не выглядела изнеможденной.
— Что сталось с похитителями?
— Все уничтожены, — сообщила она с безразличием сказочницы к незначительным проходным персонажам.
— Они… не оскорбили царицу? — Гарун чувствовал себя безнадежно неделикатным.
Видно, ее позабавило смущение халифа.
— Разве только мысленно. Больше я им ничего не позволила.
Она как будто заявляла, что ни на секунду не выпускала из рук контроля над ситуацией, а то и вообще сама задумала и организовала свое похищение. Гарун без всякого труда в это поверил, решив сменить направление беседы, затрагивая щекотливый вопрос о ее отношениях с царем Шахрияром.
— Супруг царицы…
— Что?
Он изо всех сил старался намекнуть потоньше.
— Боюсь, его действия и поведение вызывают определенные…
— Подозрения? — подсказала она, дугой выгнув бровь.
— Подозрения, — неуверенно согласился он. — Может быть, даже больше того. Во всяком случае, есть вещи, которыми царице следовало бы поинтересоваться.
— Речь идет о его роли в моем похищении, которая не столь невинна?
Он восхищался ее самообладанием, одновременно недоумевая, почему, если ей все известно, она с такой решимостью заняла свое место с ним рядом.
— Вот именно, — подтвердил халиф.
— Нечто подобное я уже переживала. И ожидаю в дальнейшем чего-то подобного.
— Я беспокоюсь за будущее царицы.
— Повелителю лучше побеспокоиться не о моем будущем, — ответила она, и он мельком ощутил сочувствие к Шахрияру. Вспомнил слова ибн-Шаака о власти и силе Шехерезады, с которой царь — дело ясное — никогда не сравняется.
— А этот мужчина, воин, — поинтересовался Гарун, указывая на евнуха, который постоянно держался поблизости от царицы и стоял теперь сбоку, скромно и почтительно потупив взор. — Что о нем можно сказать?
Она одобрительно оглядела Халиса, как будто в первый раз видела.
— Он не совсем мужчина и все-таки больше, чем просто мужчина.
— Откуда он явился? — с искренним любопытством расспрашивал Гарун, ибо по этому поводу ходили самые разные слухи.
— Из Эфиопии.
— Как его имя?
— Я назвала его Халисом.
— То есть как — назвала?..
— Это я его вызвала.
Халиф чуял, что некий уклончивый смысл от него ускользает.
— Не стоит ли его назначить телохранителем царицы?
Вид у эфиопа еще более впечатляющий, чем у его собственного телохранителя Масрура, а Шахрияр, возможно, по-прежнему разрабатывает коварные планы.
Шехерезада по-хозяйски взглянула на Халиса.
— Может быть, повелитель его самого спросит? — предложила она.
Гарун был озадачен. До сих пор евнух не проявлял никакого желания вступать в беседу, болтали даже, будто он немой или лишился языка наряду с гениталиями.
Повелитель правоверных прокашлялся.
— Халис… — окликнул он, и евнух поднял голову, сверкнув зубами и глазными белками цвета отполированной слоновой кости. — Не желаешь ли ты поступить на службу к царице?
— Не верю, что моя судьба такова, — с готовностью ответил Халис, и его голос, не соответствующий ни размерам, ни силе, казался на удивление неестественным, словно за него говорила сама Шехерезада, прибегнув к искусству чревовещания.
— Судьба? — переспросил халиф.
— По-моему, он имеет в виду, что я сама вполне способна о себе позаботиться, — объяснила Шехерезада.