— А ты как думаешь, старик, кто мог их написать?
Исхак тяжело сглотнул и задумался: не слишком ли далеко он зашел, что даже не может узнать собственные стихи?
— Абуль-Атыйя? — неуверенно предположил он.
— Абуль-Атыйя! — презрительно хмыкнул парень. — Откуда ты явился? Абуль-Атыйю давно поглотило огромное море!
— Тогда кто же их сочинил?
Парень ухмыльнулся:
— Не узнаешь совершенства Абу-Новаса?
— Абу-Новас? — недоверчиво переспросил Исхак. — Ты наверняка имеешь в виду кого-то другого.
— Я имею в виду Абу-Новаса!
— Но ведь Абу-Новас…
— Распутник? Снова спрошу, где ты был, старик? Абу-Новас отказался от земных благ, покаялся в пороках, всей душой предался зухдияйту! Тебе стоило бы у него поучиться, пока еще не слишком поздно!
— Он стал аскетом?
— А я что говорю? «Счастлив прежде смерти очнувшийся от иллюзий и раскаявшийся — вот кто поистине счастлив»!
Исхак был так ошеломлен, что даже не расслышал последней фразы, и уже побрел прочь в каком-то тумане. Эхо грозных слов раздавалось в уашх.
Неужели такое возможно? Абу-Новас? Соперник превратился в ангела смерти? К чему это его приведет? Исхак чувствовал себя орлицей, которую орлята вытолкнули из гнезда, и одновременно испытывал непонятное чувство освобождения. Внезапно сама идея воздержания и покаяния показалась столь же пустой, как любая мечта и фантазия.
Так он и шел вперед за огромной толпой, наблюдавшей за оживленной триумфальной процессией, будто не замечая ликования труб, грома барабанов, звона цимбал, прыгавших акробатов, жонглеров, глотателей огня, борцов, развевавшихся стягов, рабов, вооруженных солдат, слона в попоне, напыщенного жирафа, сонно шагавшей пантеры, трещавших обезьян, церемониальной охраны из столичных евнухов с фазанами на привязи, самого могучего Халиса, отказавшегося от всякого сопровождения, величественно шагавшего по застланной дороге в одеждах из дельфиньей кожи, пеликаньих перьях, ожерельях из акульих зубов, окруженный таким фантастическим ореолом, что зрители единодушно молчали, чувствуя себя существами низшего порядка.
Ничего этого Исхак не замечал.
Не заметил он и внезапно чиркнувшую в небе яркую вспышку в тот самый момент, когда Халис шел по Главному мосту.
…свист в жарком воздухе… резкий звук спущенной тетивы… шипение сверхъестественного пламени… общий изумленный вздох… молчаливое недоверие, сменившееся перепуганной давкой… криками… воплями…
Погруженный в думы, он видел во всем этом лишь какую-то второстепенную незначительную драму.
Только когда услышал чей-то крик: «Он убит! Он исчез!..» — туман перед глазами рассеялся, и он вдруг увидел поднявшуюся впереди невообразимую суматоху: люди толкались, протискивались, наскакивали друг на друга, стараясь получше разглядеть происходящее, полностью сосредоточив внимание на мосту и аль-Хульде за ним.
— Он мертв!
— Пропал!
— Быть не может!
— Да ведь его там нет!
Охваченный настойчивым любопытством, Исхак силой проложил себе дорогу в первые ряды, стараясь разобраться в представшей перед глазами картине: вооруженные евнухи в хвосте процессии, озадаченные не меньше толпы, смешали ряды, пристально вглядываясь вперед, а с другой стороны реки, на смотровой площадке аль-Хульда, в таком же недоумении оглядывались назад акробаты и даже животные. На мосту меж ними ничего не было, кроме поднимавшейся струйки дыма и рассеивавшегося тумана.
— Что случилось? — лихорадочно расспрашивал Исхак. — Что произошло? — Он схватил за руку какого-то юношу.
— Стрела! — возбужденно ответил тот. — Длинней копья! Горящая стрела!..
— Горящая стрела? — задохнулся Исхак. — Ты сам видел?
— Прилетела с неба! Пролетела через Круглый город! И попала в мужчину…
— В Халиса? В евнуха?
— Поразила мужчину на мосту! Пригвоздила к доскам!
— И он мертв?
— Исчез! — воскликнул юноша. — Он исчез! В него попала горящая стрела, и он исчез!
— А стрела?
— Тоже исчезла! И стрела и мужчина! Словно их никогда там и не было…
Исхак выпустил юношу, взглянул на мост, где уже исчез даже туман, и вдруг понял.
Невероятно, как вся хурафа, но правда.
Он бросил последний взгляд на павильон халифа — даже издали было видно Гаруна в виде мрачной точки, — откуда, кажется, бесследно наряду с Халисом исчезли Шехерезада с царем Шахрияром, — и стал протискиваться обратно сквозь напиравшие волны спрессованных человеческих тел, среди вертевшихся голов, промчался мимо рынка Яхья, где даже раздражительный и грубый равви покинул свой пост, чтобы разобраться в причине волнений.