Дождь с песком уже хлестал тело. Зилл пришел в восхищение: своим присутствием она не только возвысила город, но и принесла с собой бурю, которая отчистит и надраит улицы. Вокруг, словно исполнившись жизни, кружил мусор, прутья для корзин, подстилки, цветы, вырванные в садах аль-Хульда. Подол промокшей габы[43] яростно хлестал по ногам. Он слышал, как его тревожно кличет Айша — видно, пора возвращаться. И вдруг Зилл осознал, что почти ничего не решил, даже не смог хотя бы сосредоточиться на своих проблемах. Он не знает, как ослушаться дядю, избежав неприятных последствий. Впрочем, это наверняка удастся как-нибудь пережить. По крайней мере буря отодвигает скандал на другой день.
Зилл спустился по лестнице, заверил тетку, что с ним все в порядке. Однако, идя через внутренний двор к своей комнате, услышал скрип двери. Напрягся, оглянулся.
Во двор шагнул аль-Аттар, закрыв дверь изнутри на крепкий засов. Старый торговец тяжело дышал, насквозь промок, с серебристой его бороды текло. Повернувшись, прошел через затейливо украшенный дихлиз[44], быстро шагая по каменным плитам, и вдруг взгляд его упал на Зилла. Он замер на месте.
Зилл сдержанно его приветствовал. Что сейчас дядя подумал, застав его дома? Решил, что этим все сказано?
Но аль-Аттар лишь насупился, хотел, кажется, что-то сказать, а потом передумал.
Зилл набрался смелости объясниться — мысленно воображая Шехерезаду, — и ощутил прилив сил.
— Дядя, — вымолвил он, — нам надо поговорить.
Дядя только фыркнул.
— Не сейчас, — проворчал он. — У тебя что, глаз нету? — Он указал на небо, пылавшее красными пламенными языками, и раздраженно направился к себе.
Зилл стоял на месте, освещаемый молниями, до сих пор слыша биение сердца. Наконец тоже пошел в свою комнату, тяжко вздыхая.
В темной комнате раздались раскаты грома. Зилл не потянулся ни к книге, ни к лампе. Лежал на матрасе в сухом сирвале[45] и с каждым треском электрического разряда, под шуршание каскадов песка, думал о Шехерезаде, которая слышит те же самые звуки в том самом дворце Джафара аль-Бармаки, где одно время жил Зилл, может быть, в той самой постели, где его мать Лейла обнимала длинными ногами гордившегося собой визиря. Подобно Шехерезаде, Лейла была женщиной неземной красоты и учености, и Джафар бесконечно ее обожал. После его казни мысль о вечной разлуке была столь нестерпимой, что она отравилась. Нет горя тяжелее, чем когда мать покидает собственного сына. О причинах случившегося Зилл предпочитал не думать, чтобы не ожесточиться. Вкус желчи настолько силен, что может отравить. Он предался размышлениям и попробовал снова представить Шехерезаду, но раздумья о ней показались до странности неуместными. Вместо того Зилл заставил себя думать о чистой странице: о собственной жизни, которую фактически еще предстоит написать. Песок скребся в стены, гром гремел, доски потолка гнулись, скрипели, петли расшатывались, дождь грохотал и булькал в глиняных водосточных трубах, выливаясь в выложенные камнем ямы, а когда сон наконец одолел Зилла, он очутился в библиотеке в окружении благоуханных книг на фанерованных полках, склонившись над аккуратно обрезанной страницей, в которую слова, написанные чернилами из дубильного орешка, впитывались, как дождь в пустыню. Спал он урывками, но не из-за бури. А потом его разбудила Айша.
— Там в дихлизе какой-то мужчина, — шепнула она из дверей. — Не можешь к нему выйти? — Сама она без покрывала не могла этого сделать.
— Разве дяди нет дома? — спросил Зилл, протирая заспанные глаза. Он не привык долго спать.
— Ушел, — прошептала Айша. — Тот самый человек, что знает про кофа, должен был нынче утром зайти — не зашел. Отправился его искать.
Зилл поспешно совершил омовение, надел сухую габу. Увидел во дворе какое-то странное розовое сияние, да голова была чересчур занята, чтобы разобраться, в чем дело.
У двери ждал мужчина, измеряя носком глубину лужи. На нем был персидский кафтан, облегающие штаны, сандалии и шипованный пояс.
— Доброе утро, — прогнусавил он, окинув взглядом Зилла с головы до ног. — Хозяин дома?
Зилл прокашлялся.
— Сейчас нет, — улыбнулся он. — Может, я могу помочь?
— Ты его раб? — уточнил мужчина.
— Племянник, — поправил Зилл. — Вольноотпущенник.
Мужчина почесал в затылке.
— А сам скоро будет? — Он оглядел двор, бессознательно поглаживая пальцами рукоятку боевого меча, и Зилл с опозданием сообразил, что это офицер шурты.
43
45