— Его… больше нет.
Касым несколько секунд таращил на Зилла глаза, в которых в какой-то момент мелькнуло прозрение, но сразу же исчезло.
— Чушь, — с усилием выдавил он. — Чушь! Я с ним прошлым вечером должен был встретиться.
— Знаю и сожалею. Его…
Тут из-под окна послышалось громкое хрипение, и все, оглянувшись, увидели старого седовласого монаха с трясущейся нижней губой, который лихорадочно вытаскивал из песка костлявое тело.
Глядя на него, ибн-Шаак мысленно выругался. Только этого не хватало. Вчера вечером халиф специально приказал утром выпустить и доставить к нему монаха. Само заключение его в тюрьму вызвало скрытое неудовольствие, и теперь ибн-Шаак задумался: не предсказал ли тот кровавую бурю, последствия которой они сейчас расхлебывают? И еще что-то мычал про близкую опасность… Не стоит надеяться, что аль-Рашид при всей своей забывчивости в ту или иную минуту не вспомнит и соответственно не разъярится.
Монах, уже встав на ноги и опираясь на суковатый посох, непрерывно визжал.
— Пророчество! — захлебывался он, истерически бормоча, тряся цепью, глубоко сунув руку под рясу.
— Чего? — переспросил горбун.
Монах снова забормотал.
— Что он говорит?
— Семеро спасателей, — с готовностью перевел один из членов команды, почти мальчишка.
— Семеро! — выдавил монах, пустив длинные слюни. — Семеро!.. Вот они! — Требовательно глядя на ибн-Шаака, он ткнул кривым пальцем в команду. — Аль сабах!
— Что?
— Они… Вот эти!
— Кто? — Касым вопросительно посмотрел на Юсуфа.
— По-моему, он говорит, что спасатели — мы.
— Спасатели? — переспросил Касым. — Чьи?
— Семеро! — вопил монах. — Как написано!
Ибн-Шаак вытер пот со лба. Ситуация выходила из-под контроля. С одной стороны монах был явно сумасшедший, с другой — вряд ли стоило сомневаться в его правдивости, учитывая высказанные ранее пророчества, о которых команда ничего не знала.
— Должны знать! Они должны узнать! — В любом случае, как это ни странно, возможно, получен ответ, найден способ обращения предвидение в потенциальную возможность спасения царицы. Если тонко намекнуть в аль-Хульде на веление судьбы, на то, что все произошло по заранее предопределенному плану, ибн-Шаак получит полное отпущение, как ничтожная пешка в крупной игре. В конце концов, аль-Рашид всегда питал слабость к предсказаниям и пророчествам. А при его изменчивых настроениях любой шанс отвлечь его на пару дней, перебросить мостик над оврагом — подарок Аллаха. Риск, конечно, был велик, но в ближайшее время опасность не грозила ибн-Шааку. Надо было только подумать как следует и спокойно.
— Оставайтесь здесь, — приказал он и добавил стражникам: — Задержите их.
— Задержать? — недоверчиво переспросил горбун.
— Задержите их тут, — напряженно вымолвил ибн-Шаак. — Я скоро вернусь.
Горбун не верил собственным ушам.
— Ты же только что приказал нас выпустить!
Ибн-Шаак уже заперся в ближайшей уборной.
Глава 12
чнувшись почти за час, прежде чем открыть глаза, Шехерезада удивилась собственному хладнокровию и спокойствию. Вот уже двадцать лет перед ней лишь преклоняются, с насилием она сталкивалась исключительно на врачебных осмотрах, видела только гибель крестьянина, попавшего под колеса мчавшейся колесницы. Последнее, что четко запомнилось в бане, — насильно поднесенный к губам кубок, скрипнувший по коже кинжал, приставленный к горлу, отданный шепотом приказ пить снотворный напиток, теплый и солоноватый. В мерцавшем сквозь отверстие на потолке свете она разглядела рысью физиономию, запачканную сажей и копотью из котельной, почуяла запах крови, гашиша.
Царица не знала, сколько с тех пор прошло времени. Кажется, хотя не точно, ее завернули в ковер, как Клеопатру, погрузили на верблюда. Потом какое-то время плыли по воде. Помнится, что в какой-то момент похитители завязали ей глаза, и она почти бессознательно протестовала против слишком тугой повязки. Но конец путешествия прочно выпал из памяти. И теперь ей неизвестно, где она находится — онемевшая, с саднящим телом, с пылающей головой, словно набитой раскаленными углями. Под своей спиной Шехерезада ощутила ковер и мягкие подушки — больше ничто не отделяло ее обнаженное тело от каменного пола. Сквозь слипшиеся веки она разглядела темное помещение вроде рассыпавшейся в руины пещеры, освещенное единственной слабо горевшей медной лампой. Пахло какими-то древними церемониями. Никого не видно, не слышно ни звука, однако было ясно, что за ней наблюдали, как было известно, что царь Шахрияр шпионит за стенами дворца в Астрифане. Убедившись, что наблюдатель не собирался обнаруживать свое присутствие, а молча, как кошка, дожидался, когда она шевельнется, Шехерезада изобразила возвращение к жизни: потянулась, застонала, захлопала глазами, села, огляделась, как бы в тревоге и замешательстве. Сделать страдальческую гримасу нетрудно, но, полностью открыв глаза, можно свободно оглядеть помещение, чем Шехерезада и воспользовалась в полной мере, пока ей их снова не завязали. Она увидела пол, усыпанный осколками мрамора и кусками земли; на стенах — барельефы, осыпавшуюся мозаику, смутно узнаваемые в мерцающем свете; какие-то кучи булыжников и следы мародерства (прекрасные изразцы выломаны из стен); множество ниш и укромных местечек, а в самом дальнем конце — что-то похожее на естественный свет, напоминавший путь к свободе. И по-прежнему никаких признаков наблюдателя.