Шахрияр знал, что во время процессий все взоры были прикованы к Шехерезаде, ей адресовалось всеобщее обожание. Воцарившись, она все взяла под контроль, начала даже вмешиваться в государственные дела — последнее его прибежище, — молча сидя в углу на заседаниях царского двора, оказывая влияние только силой воли, и смущенные генералы, визири, управляющие, иностранные сановники жаждали произвести на нее впечатление своей чуткостью и могуществом. Унижение превратилось для царя в повседневную пытку. Переломный момент настал не под прямым воздействием царицы, а в провинциальной таверне во время очередной ночной авантюры инкогнито (по примеру Гаруна аль-Рашида, хоть и не со столь благородными побуждениями, как забота о благополучии населения). Там он услышал, как пьяный пильщик расхваливал свою дочь: «Глаза, как у царицы! — хвастался он. — Походка царицына! Даже царицына мудрость!» «Помолимся, — сухо вставил его собутыльник с ворчливым согласием, — чтоб на царя твоя дочь ничем не походила».
Шахрияр растолстел на патоке, кости его скривились, как перегруженные строительные леса, тело навсегда пропахло свиным салом и чесноком, принимавшимся в качестве противоядия. Любовное искусство исчезло, что он и сам признавал, и Шехерезада давным-давно, еще до полного отказа в услугах, начала откровенно зевать во время соития. Разумеется, он утешался с другими, но само ее присутствие поблизости постоянно мешало: в каждом драгоценном украшении в спальне виделся ее насмешливый взгляд, в сморщенной коже каждой нимфы чувствовалось ее неодобрение, в каждой капле пота наложницы ощущалось ее отвращение. Когда она отправлялась в Тибет на все лето, он трижды праздновал полную свободу, а больше таких случаев почти не выпадало, только мельком во сне, когда он узнавал о ее мимолетной измене. В решающий момент жизни на его пало проклятие — он застал первую жену в объятиях мужчины, бывшего физически сильнее него, что разожгло в нем сексуальную фантазию. Он частенько мечтал поймать за этим делом Шехерезаду ради собственного оправдания или мучительной жалости к самому себе. Хитро ввел во дворец статных рабов, одного с причиндалами величиной с телячью ногу, и не один час провел в стенной нише, подглядывая в глазок. А она, словно прочтя его мысли, из чистого презрения воздерживалась от удовлетворения ненасытного плотского аппетита. Одно время он забавлялся мыслью, будто она, как греческая поэтесса Сапфо с острова Лесбос, предпочитала женщин. Но в глубине души знал, что не будет полноценным мужчиной, пока она жива.
Убивать ее в Астрифане, по мнению Шахрияра, было бы глупо — подозрения однозначно пали бы на него. В Багдаде же можно было свалить вину на неведомых иностранцев, противников; реакцию смягчит расстояние и его удачно затянувшееся возвращение. Вдобавок ему будет приятно озадачить легендарного Гаруна аль-Рашида, может быть, превратив его в вечного своего должника.
Хамид, досконально знакомый с Багдадом, еще до прибытия царского каравана тщательно разведал район вокруг бани. Фактически именно он настоял, чтобы царь отказался расположиться во дворце Золотых Ворот, объясняя, что из закрытых пределов Круглого города трудно выбраться. Убийца набрал отряд — впервые счел необходимым прибегнуть к посторонней помощи, — представив царю помощников близ Туса. Типичная бандитская шайка, сошедшаяся по единственной причине, которая, впрочем, играючи неожиданно продемонстрировала свои особые навыки, угомонив навсегда нескольких грозных пустынных разбойников, за что Шахрияр выдал премию сверх уже обещанной каждому после убийства тысячи золотых монет. На совещании он предложил оставить рядом с трупами в бане записку, связывающую убийц с каким-нибудь мессианским движением. Мысль Хамиду понравилась, и он сразу же назвал Абу-Муслима, своего соотечественника из Хорасана Гораздо позже Шахрияру пришло в голову, что Хамид, возможно, давно разработал стратегию. По правде сказать, мысль была ужасной, даже безумной, но теперь он вообще не верил, что Хамид с самого начала, не задумал похитить царицу. Неужели, с жалостью к себе думал царь, им сознательно манипулируют и обманывают? Неужели его доверие снова не оправдается? Естественная мечта о мести вновь начала таять — благоприятный исход был так далек, что о нем нечего даже и мечтать. «Если выкуп будет выплачен, — размышлял Шахрияр, — Хамид разбогатеет, а Шехерезада вернется живой и, несомненно, полностью осведомленной о причастности мужа к ее похищению. Если позволить отборным солдатам халифа нанести удар, она все равно может спастись, и гибель Хамида с подручными послужит слабым утешением. Единственный гарантированно счастливый исход — уничтожение Шехерезады вместе с бандитами — обеспечить невозможно, равно как и дать подобный совет Гаруну аль-Рашиду». Из того самого уважения к искусству, применяемому с дурной целью, которое спасло Хамида от казни в Астрифане, Шахрияр теперь признал его дьявольски умным, сумевшим спланировать и подстроить обстоятельства и осложнения, позволившие ему удрать с предоставленным халифом выкупом.