— Собака! — выругался Ваха, обходя бездыханное тело. В душе помощника командира боевиков, кроме презрения, никаких других эмоций не было.
Игорь скользнул за дерево и, поведя стволом, словно веером, охватил скучившуюся группку из трёх чехов. Один упал; второй, прижав раненую руку к груди, метнулся в сторону; третий отпрыгнул назад и полоснул ответной очередью.
— У, с-сука! — взревел Гуревич и, откатившись, не пожалел для своего противника всех остававшихся в магазине патронов. Тот притих. Ещё не было окончательной ясности — убит боевик или ещё жив, а Игорь уже вслушивался, выискивал глазами следующего и одновременно оценивал складывающуюся обстановку.
— Третий, скажи Косому, — Игорь назвал шутливое прозвище своего снайпера рядового Аверина, — слева — пулемёт, путь займётся.
— Работаем! — отозвался рядовой Данилкин, старший второй тройки ядра, и Игорь снова переключился на ближайшие подступы — его поняли. Чуть позже, когда он рванулся вперёд, громкоголосое тявканье вражеского пулемёта уже стихло.
— Максим, слева! — крик, выстрел, откат в сторону. Гуревич тоже выстрелил, но промахнулся. Внявший его предостережению Максим Мельников прянул влево, и выпущенная моджахедом очередь прошила оказавшийся на её пути бук. Противники сблизились. Игорь размахнулся и бросил гранату РГД-5. Грохнул взрыв. Воспользовавшись замешательством бандита, он прыгнул вперёд. Очередь, и ещё один боевик сполз по стволу дерева, пачкая его тёмную кору красными полосами крови.
— Давай, Серёга, давай!
— Прижми их, Гриша!
— Дерьмо! — у кого-то из бойцов заклинило затвор.
— С-сыте, гандоны! — и длинная — длинная пулемётная очередь.
— Мочи гадов… — крики слышались со всех сторон. Накопившееся нервное напряжение, злость и страх за своих попавших в беду друзей с первой удачей вдруг вылились в непонятный, опьяняющий коктейль боевого задора. Кричали и орали почти все, подбадривая и направляя друг друга. Ругань, мат, почти шутки. Разве что не хватало боевого «Ура», но как-то не принято было на этой войне применять боевой клич предков…
— Ты? — в её голосе было столько презрения, что превратись он в холод, его хватило бы, что бы заморозить десятки таких как Идрис. И если бы страх, начавший терзать Барбару с тех пор, когда она вдруг поняла, что скоротечный бой «с жалкими русскими собаками» (как обещали сильные, самоуверенные моджахеды), вдруг начал превращаться в нескончаемую бойню. Она слышала, как кричали умирающие боевики, видела, как одного такого с бессильно болтающейся головой и обвисшими руками протащили куда-то в сторону ручья. Как потом тащившие вернулись, чтобы несколькими минутами спустя возвратиться снова. Но потом ушли и больше не возвращались. А бой гремел. И Барбаре стало страшно. Хотя одержи победу русские, что ей стоило прикинуться захваченной в плен заложницей? Что же касается остальных членов телевизионной группы, так от них всегда можно было временно откреститься. Главное, чтобы поверили сразу, и помогли выбраться на «большую землю». А там добраться до корпункта, и ищи — свищи. Барбара рассуждала и так и сяк, всё складывалось вроде бы ровно, но единожды появившийся страх не уходил. Он множился, постепенно заставляя дрожать руки и холодеть спину. И вот теперь пришёл этот дикарь.
В нём не было той мужественности и силы, что излучал его старший брат и которого Барбаре так и не удалось заполучить в свои сети, но всё же присутствие рядом человека с оружием придавало хоть какую-то дополнительную уверенность в собственной безопасности.
— Позволишь? — Идрис всё ещё пытался быть джентльменом.
— Хм, — хмыкнула Барбара, поспешно отодвигаясь в угол своего топчана и подбирая под себя ноги. — Садись.
Воспользовавшись разрешением, младший Келоев сел и глупо улыбнулся. От этой его улыбки Барбара дёрнулась и отвернулась, она вдруг снова почувствовала себя беззащитной теперь уже перед вооруженным дикарём. Хотя что ей мог сделать этот… этот… — она не находила слов, чтобы высказать своё отношение к сидящему сейчас перед ней мужчине. Мужчине? Неандертальцу, туземцу из прошлого, нежданно въехавшему на своём вонючем осле в двадцать первый век. Они думают, что Европе нужна свободная Ичкерия. Как бы ни так! Европе нужна вечная война в несвободной Чечне. Война как средство давления на Россию, как способ ослабить и унизить её народ. Унизить за все те унижения, что испытывала Европа последние десятилетия — побеждённая и освобождённая. Унизительно чувствовать обязанным своей свободой кому-то, особенно если это подсознательное чувство умело подогревать и направлять в нужное русло. А Барбара гораздо лучше разбиралась в хитросплетениях политики, чем многие известные политиканы. Она знала, почему Европа всегда ненавидела и ненавидит Россию, нет, не за её возможную агрессию, а именно за чувство своей обязанности ей за обретение собственной свободы от великих тиранов. Барбара это знала, но поведай она об этом миру как репортёр, люди бы ей не поверили, и может быть, так год спустя полицейские нашли бы труп репортёрши в холодной пустой квартире. Она даже видела снимки и широкие надписи на первых полосах бульварных газет: «Известный репортёр, Барбара… покончила жизнь самоубийством». Нет, возможно, всё было бы не так, возможно, вначале её бы без лишнего шума уволили, а лишь потом… и не было бы никаких газет и снимков… — особо близко раздавшийся разрыв заставил Барбару вздрогнуть и выйти из оцепенения, порождённого потоками собственных мыслей.