В молчании Генрих и Максимилиан доехали до развилки дороги. О чём беседовать в такую погоду?
— И куда дальше? — фыркнул Генрих, которому хотелось как можно скорее добраться до какой-нибудь харчевни, там обсохнуть и переждать дождь.
— Дорога направо идёт через лес, — пробасил Максимилиан, — а дорога налево уходит в горы. Насколько я понимаю, нам надо ехать по правой дороге.
— Ненавижу лес, — воскликнул Генрих фон Вильхелм, — там разбойники, бельвизы, роггенмеме и прочая нечисть. Бр-р.
— Как скажешь, можем поехать и через горы, — великодушно согласился его спутник.
— В горах драконы и цверги. Ненавижу ни тех, ни других. Поедем через лес, — выдал Генрих.
Максимилиан вздохнул и направил коня по правой дороге. Честно признаться, он тоже недолюбливал леса. Одно дело — открытое пространство, когда врага видно за много миль, и другое дело — лес, когда за каждым деревом может кто-то притаиться.
Дождь усилился, превратив дорогу в непролазную грязь. Теперь уже и Максимилиан стал подумывать о харчевне, где можно было бы обсохнуть у горящего очага и согреться кружкой глинтвейна, которую непременно попадут продрогшему и промокшему путнику, если только хозяин не лентяй.
Проведя в седле ещё не менее часа, наконец, им удалось разглядеть в сплошной пелене дождя блеснувший огонёк. Это могла быть как харчевня, так и хутор или деревушка. И то, и другое их вполне устраивало, так как уже завечерело, а провести ночь в седле путешественникам совершенно не хотелось.
Одинокое длинное строение мрачного вида с закрытыми наглухо ставнями, стоящее перед самым въездом в лес, оказалось харчевней. Навстречу им прямо под копыта лошадей с громким лаем бросилась шавка, на которую уставшие животные не обратили никакого внимания, продолжая мерно шагать в сторону конюшни, откуда на лай собачонки выскочил мальчишка-конюший. Лампа над входом, собачонка, мальчишка и ржавшие и фыркающие лошади в конюшне свидетельствовали о наличии людей внутри задания, в первый момент произвёдшего впечатление необитаемого.
Скрипнула входная дверь, и на пороге с ярко горящей масляной лампой появилась девушка в фартуке, видимо, служанка. Поднимая над головой лампу, она пыталась в темноте рассмотреть вновь прибывших.
Максимилиан и Генрих, спешившись, передали поводья в руки мальчишки, а сами направились в сторону распахнутой двери, откуда доносились громкие голоса.
Хозяин, тоже вышедший им навстречу, пообещал накормить и предоставить ночлег, если они не забоятся остаться. А для начала, чтобы путешественники согрелись и обсохли, предложил присесть поближе к огню и зачерпнул из котла, висевшего над очагом, по кружке глинтвейна.
Устроившись на длинной лавке, спиной к очагу, Максимилиан принялся изучать обитателей харчевни, с которыми на один вечер их свела судьба.
— Хорошо, что вы не решились ехать через лес ночью, — проговорил подсевший к ним мужчина.
Он старался оказаться со здоровяком Максимилианом как можно ближе и все время прикасался к своей куртке рукой, словно проверял, что находящееся у него во внутреннем кармане нечто по-прежнему на месте.
— Конечно, хорошо, — отозвался другой со своего места и оценивающе взглянул на вновь прибывших.
И если первый из говоривших смахивал на торговца, то второй совершенно точно был ремесленником — его одежда и обувь свидетельствовали, что он принадлежал к мастеровому люду.
— Разрешите представиться, — к ним подошёл третий обитатель харчевни, высокий худой парень, — Эрвин, студент-богослов.
Максимилиан назвал свои имена, умолчав только на всякий случай о титуле Генриха.
— И что хорошего в том, что мы решили заночевать в этой харчевне? — поинтересовался здоровяк, наливая себе вторую кружку глинтвейна. От тепла и выпитого он стал вдвойне добродушнее.
— Ходят слухи, — отозвался мастеровой, — что в этом лесу и среди белого дня люди пропадают. Что уж говорить о ночи, когда за каждым деревом мерещится душегубец. А кроме душегубцев, ещё и местная нечисть дань собирает.