А во-вторых, в том письме неизвестный сообщил о смерти мамы Маши, а также о небольшом наследстве в виде дома в заброшенной деревне и шкатулки с дневником, хранящихся в нём. Никита поначалу даже не поверил, решил, это люди Алла Фа придумали каверзу, чтобы заманить его в ловушку. Но потом любопытство все же взяло верх над доводами разума, к тому же времени прошло довольно много. Не сидят же они два года на болотах, поджидая его?
И Никита, наплевав на осторожность, решился на эту поездку.
Опять же надо было навестить могилку мамы Маши. Она невероятно много для него сделала, как никакая другая женщина в его жизни, да и забрать «наследство», оставшееся от неё. Жалко, что дом придётся заколотить досками, ничего другого в голову не приходило. Покупателя на дом всё равно не найти. Кто согласиться поселиться в деревне, где нет ни одного жилого дома? Если только какой-нибудь сумасшедший отшельник. Без мамы Маши дом быстро придёт в упадок.
По-другому Никита никогда не называл ту женщину, которая на полгода стала ему настоящей матерью. А он на это же время заменил ей давно умершего сына. Мама Маша продолжала считать своего мальчика по-прежнему живым — парень утонул, тело не нашли, вот и решила для себя женщина, что сын просто куда-то уехал, надолго и далеко, откуда письма не приходят. Да и какие письма? Почта в деревне давно не работала.
Ради вдруг объявившегося живым сына в лице Никиты мама Маша вскрыла даже заколоченное досками крест-накрест правление, где в лихие девяностые работала и паспортистом, и председателем, и техничкой — одна во всех лицах, и выписала Никите задним числом новый паспорт. Она берегла для своего мальчика незаполненный бланк — остальные сдала, когда в деревне, кроме неё да двух стариков, никого не осталось. Кому менять паспорта-то?..
Конечно, можно было приплыть до деревни по реке в лодке, например. Тогда пробираться до места по лесу пришлось бы километров шесть-семь. Может, меньше, может, больше, Никита не засекал, пока брёл по трясине, стараясь запутать следы.
Они попытались поначалу идти с Оленькой. Но не получилось — та была босая, потеряла туфли в реке, во-первых, а, во-вторых, у неё сильно кружилась голова после падения с яхты и удара о воду. Впрочем, вряд ли в туфлях на каблуках, даже если бы они не слетели с её ног, смогла бы далеко уйти по болотам. А нести её Никита не мог, у него сумка с деньгами весила лишь немного меньше Оленьки.
После недолгих мытарств по болоту они с ней вернулись снова к реке. Никита посадил в лодку девушку и вывез на фарватер, чтобы её нашли в этом глухом месте как можно скорее.
Тогда Никита нисколько не опасался, что Оленька расскажет о нём кому-то. Наоборот, пусть знают, что он жив-здоров — не страшно. Наоборот, пусть его боятся. Девушка не смогла бы указать точное место, где они расстались. А если и запомнила, то всё равно не имела никакого представления, куда он подался. Он и сам этого не знал тогда.
На ту заброшенную деревню Никита набрел случайно — никакой навигатор не показывал ни её, ни дороги, ведущие к ней. Постучался в один из трёх, как выяснилось позже, жилых домов. Его и приютили на долгие полгода. Так надо было. Его должны были искать, следить и за железкой, и за аэропортами. А с огромной суммой в сумке добираться автостопом до Москвы, куда отправил на свой а/я документы, а том числе и заграничный паспорт на имя Хвостова Виталия, теперь уже абсолютно бесполезный, сам побоялся. А теперь вот возвращался сюда…
Пришлось, в конце концов, отказаться от автомобиля и остановить свой выбор все же на железной дороге и поезде, который останавливался на минуту на полустанке, не имеющем даже официального названия, а всего лишь ОП такой-то километр.
Никита сменил свой стильный костюм бизнесмена на джинсы с футболкой и безрукавкой с множеством карманов, в которые рассовал деньги, кредитные карты, телефон и документы, сунул в рюкзак к привычной бутылке коньяка пару сменного белья, решив, что он собрался для путешествия в глубинку России. Потом подумал и добавил к неизменному коньяку банку сгущёнки и банку говяжьей тушёнки на тот случай, если в деревне придётся задержаться дольше, чем на один день — вряд ли там теперь кто-нибудь жил, мама Маша оставалась последней.