который Дагдейл описывает среди древностей этого графства в качеств"
герба одного из местных родов, и заставляет своего уэльсца-священника
шутливо рассуждать о нем {7}.
В этой пьесе Фальстаф "оскорбил" Шеллоу, "мирового судью в графстве Глостершир". "Рыцарь, - упрекает он толстого бражника, - вы побили моих слуг, подстрелили моего оленя, ворвались в дом моего лесничего". Чтобы от платить за это, Шеллоу прибыл в Виндзор, с целью передать дело в Звездную палату. В начале первого акта пьесы "Виндзорские насмешницы" племянник судьи Шеллоу Слендер, с восхищением говорит о судье, который подписывается Armigero [имеющий герб] или "эсквайр" на всех юридических документах.
Шеллоу: Что? Да, ты прав, племянник Слендер, ты совершенно прав
судью и природного дворянина, который носит свой герб по крайней мере
триста лет.
Слендер: Все наши покойные потомки были джентльмены, и все наши
будущие предки будут джентльмены. Они носили, носят и будут носить
двенадцать серебряных ершей {В подлиннике дословно "щуки". - Прим.
перев.} на своем гербе!
Эванс: Двенадцать серебряных вшей на своем горбе?
Шеллоу: Да, на своем старом гербе!
Эванс: Я и говорю. На своем старом горбе... Ну что ж, человек
давно свыкся с этой божьей тварью и даже видит в ней весьма хорошую
примету: счастливую любовь, говорят.
Слендер: Я имею право рассчитывать по крайней мере на четверть
этой дюжины. Не так ли, дядюшка? {Шекспир Уильям. Полн. собр. соч., т.
4, с. 252. В переводе "ерши" и "вши" являются эквивалентом игры слов
"luce" ("люс") и "louse" ("лаус"). - Прим. перев.}
"Luces" ["щуки"] и "louses" ["вши"] - весьма типичная для елизаветинских времен игра слов. Исследователи, писавшие после Роу, заметили, что Люси из Чарлкота, играя словами, приняли в качестве своей геральдической эмблемы изображение щуки, пресноводной рыбы, которую чаще обозначают в ее взрослом состоянии словом "pike". Люси носили герб [vair], на котором были изображены на фоне беличьего меха три всплывающие серебряные щуки, и на одном из надгробий Люси в Уорике изображено по три щуки в каждой четверти геральдического щита, что в сумме дает ту дюжину, о которой упоминает Слендер. Судя по приведенному отрывку из пьесы, Шекспир спустя более десяти лет после упомянутого случая, используя неясный намек, мстит провинциальному судье, наказавшему по всей строгости закона за незначительный проступок резвых юношей, занимавших более высокое социальное положение, чем сын бейлифа {8}.
Третья версия содержит ту балладу, о которой упоминает Роу. Мэлон обнаружил ее в конце XVIII в. и опубликовал, не пытаясь скрыть своего скептического отношения к ней.
В рукописи под названием "История театра", изобилующей всякого
рода подделками и лживыми утверждениями, написанной, как я подозреваю,
суфлером Уильямом Четвудом, между апрелем 1727 и октябрем 1730 г.,
есть отрывок, которому читатель может доверять настолько, насколько
ему покажется уместным:
"Здесь мы должны упомянуть о том, что весьма образованный Джошуа
Барнз, покойный профессор греческой литературы в Кембриджском
университете, остановился около сорока лет тому назад на одном из
постоялых дворов Стратфорда и услышал, как какая-то старуха поет
начало песни. Он так высоко ценил гений Шекспира, что отдал ей новое
платье за две приведенные ниже строфы, а если бы старуха смогла
пропеть ему всю песню целиком, он (как он часто говаривал в компании,
когда речь заходила о нем [Шекспире] дал бы ей десять гиней:
Своих оленей так берег
Сэр Томас от врага,
Что и у Томаса на лбу
Вдруг выросли рога.
Оленей, ваша милость, нет
У вас, но есть жена
Пусть о рогах для вас всю жизнь
Заботится она {9}.
Джошуа Барнз (1654-1712) был профессором греческой литературы и собирателем древностей; он занимал должность в Эмманьюэл-Колледже Кембриджского университета.
Иная версия этой баллады была примерно в середине XVIII в. включена Уильямом Олдисом в его заметки к биографии Шекспира, которую он так никогда и не собрался написать. Эти заметки исчезли вместе с замыслом, однако Джордж Стивене успел просмотреть "несколько дестей бумаги" с заметками из "громоздких собраний" Олдиса и сделал выписки из них для своей книги "Шекспир", вышедшей в 1778 г.
Уильям Олдис... отмечает, что "в окрестностях Стратфорда проживал
престарелый джентльмен (где он и умер пятьдесят лет тому назад),
который - не только слышал от нескольких стариков в этом городе о
правонарушениях Шекспира, но даже мог припомнить первую строфу той
злой баллады, которую он, много раз пересказав, оставил в виде записей
одному из своих знакомых: вот эта строфа, не ухудшенная и не
улучшенная, а точно переписанная с того списка, который мне любезно
предоставил его родственник":
Судья мировой и в парламент прошел
Он пугало дома, в столице - осел,
С ком именем схож он? - Походит на вошь он,
Но с вошью не только по имени схож он;
В величьи своем остается ослом,
И мы по ушам заключили о том.
С кем именем схож он? - Походит на вошь он,
Эх, с вошью не только по имени схож он {10}.
Еще до начала следующего столетия другой выдающийся шекспировед, Эдвард Кейпел, установил личность этого престарелого джентльмена.
Томас Джонс, проживавший в Тарбике, одном из селений графства
Вустершир в нескольких милях от Стратфорда-на-Эйвоне и умерший в 1703
г., когда ему было за девяносто, вспоминал о слышанной им от
нескольких стариков из Стратфорда истории о том, как Шекспир занимался
браконьерством в заповеднике сэра Томаса Люси; и их рассказ об этом
согласуется с рассказом, приведенным Роу со следующим дополнением:
дескать, баллада, написанная Шекспиром против сэра Томаса, была
наклеена на ворота его заповедника, что побудило обозленного рыцаря
обратиться к юристу в Уорике, с тем чтобы возбудить иск против
Шекспира; Джонс записал первую строфу этой баллады - это все, что он
из нее помнил, - а Томас Уилкс (мой дед) сообщил ее моему отцу на
память, и отец тоже записал ее, и вот его список: "Судья мировой и в
парламент прошел..." {Shakespeare. Works. Ed. Edward Capell. Note on
"The Merry Wives of Windsor". Notes (1780) ii, p. 75. Мэлон изучил
отрывок и напечатал его в примечании с таким комментарием: "Я старался
пересказать то, что сохранилось по этому вопросу после Кейпела внятным
языком; но не уверен, что сам правильно понял его. В качестве образца
его стиля привожу его собственные слова, и пусть читатель толкует их,
как может" (Shakespeare. Plays and Poems. Ed. Malon (1821) ii, 139 n.
Погрешности стиля Кейпела были замечены и членами Литературного клуба.
"Если бы этот человек пришел ко мне, - признается доктор Джонсон
своему уважаемому другу Беннету Ленгтону, - я бы постарался "вложить
смысл в его слова", ибо он и впрямь "бормочет бессвязно" (Boswell's
Life of London. Ed. George Birbeck Hill. rev. L. F. Powell, Oxford,
1934-1940, IV, p. 5).}
Возможно, здесь какая-то ошибка, так как в приходской книге, в которой отмечались погребения в селении Тардбиг, как его называют в наши дни, не значится никакого Томаса Джонса ни в 1703 г., ни около этого времени хотя в ней отмечена смерть некоего Эдварда Джонса в том же году.
Пустив корни, легенда о браконьерской охоте на оленей принесла причудливые плоды в виде романтических прикрас. Из одной заметки к краткой биографии Шекспира 1763 г., подписанной латинской буквой "Р" (под ней скрывался, как выяснилось, Филип Никольс, издатель "Британской биографии"), мы узнаем о непримиримой вражде между сильными противниками - сыном перчаточника и мировым судьей - и о тех любопытных обстоятельствах, при которых в конце концов состоялось их примирение. Злая баллада была, оказывается, не "единственной стрелой", которую Шекспир "выпустил в своего преследователя, чей гнев привел его на край гибели, когда он был вынужден выполнять самую черную работу, чтобы обеспечить себе средства к существованию. Как долго этот рыцарь оставался неумолимым, неизвестно; но несомненно, что Шекспир в конце концов был обязан освобождению от преследования доброте королевы" {11}.
Гораздо позже, в следующем столетии, один из потомков рода Люси говорил, что не королева, а ее ближайший фаворит, Роберт Дадли, граф Лестер, стремился удержать мстительного рыцаря от возбуждения дела о преступлении, которое карается смертью; и впоследствии Шекспир написал "Виндзорских насмешниц", чтобы доставить удовольствие Лестеру {12}. Такого рода запоздалые вымыслы, плоды склонного к фантазии воображения не должны более задерживать трезвого биографа, и все же существенная часть истории о браконьерстве, поимке, судебном преследовании и бегстве дошла до нас в четырех отдельных версиях - Дейвиса, Роу, Барнза и Джонса (через Олдиса и Кейпела), - и каждая из ниих основана на слухах, распространившихся в Стратфорде, в конце XVIII в. В какой же мере эта драматическая история правдоподобна?