г
Опираясь на проверенную методику своего великого соавтора и предшественника, Лембы тоже достигают желаемого. «Шекспир, рассказанный детям» — сборник увлекательных и мудрых историй.
Замечу мимоходом: именно историй. Новеллами эти сюжеты не назовешь — слишком велик их мыслительный потенциал, их эпический размах. И сказками они не выглядят: изощренное сюжетное искусство повествователя реализуется в формах зрелых, «взрослых». Это трезвый реализм всеведущего, хотя и одинокого, Робинзона обитаемой вселенной. Микророманы. Большие притчи. Поэмы в прозе. Или — что на мой взгляд, всего точнее — правда жизни в приключениях. Вот что такое «Шекспир, рассказанный детям» в жанровом аспекте.
А в содержательном плане перед читателем — мозаичный
Послесловие
У
портрет Шекспира, составленный из его сюжетов, его героев, его фантазий.
■\
3
А ну-ка вообразим себе такую, в принципе вероятную, хотя и достаточно капризную, эфемерную ситуацию: будто лэмовские истории, все-все,— это эпизоды сновидения, пригрезившегося одному герою. Или составные части драмы, сочиненной одним героем. Например, тем же Гамлетом, который вновь и вновь обращается к заезжим актерам с просьбой разыграть сценку из недавнего — или давнего — прошлого. Как он, собственно, уже сделал в трагедии Шекспира, подлинной, а не пересказанной Аембами (впрочем, Лембы ее тоже вполне добросовестно воспроизвели!). Помните, там бродячие комедианты выполняют заказ датского принца, моделируя следственный эксперимент: убийство одного брата другим — царствующего Авеля завистником Каином? Так вот, остальные шекспировские сюжеты в лембовс-ком пересказе — другие главы той же драмы. Допустим такое! И что же у нас получится? Получится, думаю, цельный роман, покоряющий богатством, красотой, мудростью авторской выдумки.
И вновь — теперь уже при посредстве Лембов — мы возвращаемся к рифмующейся формуле: Шекспир — это огромный мир, единство в многоликости. Частное проявление его многоликости — слияние в рамках одного творчества разных жанров, родов искусств и даже идеологических форм. Шекспир синкретичен, как античное сознание, совмещающее в себе философию, литературу, мифологию, театр, науку, а возможно, даже балет на льду (буде таковой существовал в Древней Греции).
Была в моей биографии страница, посвященная Гилберту Киту Честертону. Озаглавить ее я постарался в парадоксально-игровом духе — «Кит, на котором держится земля современной прозы». А дальше шли констатации: Честертон подобен Эдгару По, чьей писательской инициативой спровоцировано появление детектива, фантастики, «кошмарного» триллера. По к тому же писал стихи и философские этюды.
<jF)
г
л
В точности такую же программу деятельности осуществлял Честертон. Он развил возможности детектива, обнажив его пародийный потенциал. Он реконструировал утопический роман. Он создал теологические трактаты и литературно-теоретические эссе. И всюду умудрялся показывать через одно — другое (скажем, через расследования патера Брауна — этическую проповедь).
А китом модернового литературного мироздания я назвал его потому, что от этого Кита к другим, более поздним авторам пунктирными радиусами уходит традиция (или тенденция — как хотите, так и говорите!) претендовать на роль дважды двуликого Януса. В нашей литературе, например, на этот путь если не вставали, то с вожделением косились лучшие прозаики двадцатых — тридцатых годов.
Например, Булгаков, создавший своеобразный синтетический жанр приключений на философские темы с использованием техники «зеркало в зеркале». Или, совсем по-честерто-новски, «через одно — другое».
С внешней стороны многие его сюжеты сводятся к авантюрным похождениям творческих идей. В «Роковых яйцах» — технических (изобретение профессора Персикова), в «Собачьем сердце» — биологических (трансформация живого организма), в «Театральном романе» и «Мастере...» — литературных. В «Театральном романе» разыгрывается драма драмы, а в «Мастере...» — драма. Но и то, и другое, и третье, и четвертое — и «Роковые яйца», и «Собачье сердце», и «Театральный роман», и «Мастер...» — порыв к философии через историю.
Через историю идет к философии и автор «Аристократки» М. Зощенко — в своей мозаичной, из анекдотов сложенной «Голубой книге». Это — его «Роковые яйца». Есть у него и свое «Собачье сердце» — полуроман-полутрактат «Возвращенная молодость». А «Перед восходом солнца» — роман о романе. Творчество, сделавшее само себя предметом изображения.