— Назовите меня безумным, считайте ни во что мои лета, мою опытность, мое священство, если эта прекрасная девушка не окажется впоследствии жертвой какого-нибудь печального недоразумения. Кто разговаривал с вами прошедшей ночью, как говорят ваши обвинители? — спросил он Геро, когда она оправилась от обморока.
— Те, кто обвиняют меня, должны знать его,— отвечала несчастная Геро. Затем, обратившись к отцу, она сказала:— Отец, если кто докажет, что я
имела свидание с мужчиной или даже сказала хотя одно слово мужчине вчера ночью, то отступись от меня, прокляни, убей меня.
— Я не сомневаюсь,— продолжал монах,— что принц и Клавдио обмануты и что это недоразумение. Чтобы разрешить его, советую вам,— сказал он Леонато,— воспользоваться обмороком вашей дочери и объявить ее умершей. Исполните все похоронные обряды: носите траур, поставьте памятник над ее мнимой могилой и прочее.
— Но зачем же все это? — спросил его Леонато.
— Затем, что молва о смерти вашей дочери прекратит все толки об ее преступлении и возбудит к ней горячее сострадание со стороны всех,— а это уже много значит. Но я не того хочу от этой выдумки. Цель у меня такая: когда Клавдио услышит, что Геро умерла от его грубых обвинений, мысль о ней так овладеет его воображением, что он будет горько оплакивать ее и скоро раскается в своем обвинении, даже если по-прежнему будет убежден в ее виновности.
Бенедикт убедил Леонато послушаться совета святого отца, поклявшись, со своей стороны, что, при всей любви к Клавдио, будет хранить от него эту тайну. Несчастный отец уступил его убеждениям. Подавленный горем, он рад был малейшей надежде на лучшее.
Затем Леонато и Геро вышли из церкви в сопровождении монаха, который утешал их как мог. В церкви остались только Бенедикт и Беатриса. Это была та первая встреча двух врагов, от которой друзья их, виновники заговора, ждали столько развлечения. Теперь эти друзья (горе их было сильно), казалось, навсегда распростились с веселыми мыслями.
— Вы все это время плакали, Беатриса? — заговорил первым Бенедикт.
г
— Да,— отвечала Беатриса,— и долго, еще долго буду плакать.
— Но я убежден, что вашу кузину обвиняют напрасно,— сказал Бенедикт.
— Ах,— отвечала Беатриса,— как бы я была благодарна человеку, который бы помог ей оправдаться.
— А есть средство оказать вам такую услугу? Ведь я никого на свете не люблю так, как вас; не странно ли это? — сказал Бенедикт.
— Я могла бы сказать вам тоже, что люблю вас больше всего на свете, но не верьте этому, хотя я и не лгу. Я ни в чем не признаюсь и ничего не отрицаю. Мне жаль сестру!
— Нет, Беатриса, ты любишь меня, клянусь мечом моим! И я готов на все для тебя!
— Убейте Клавдио,— сказала Беатриса.
— Ни за что на свете,— отвечал Бенедикт,— потому что люблю его и уверен, что он обманут.
— Разве Клавдио не негодяй? Он оклеветал мою сестру и обесчестил ее! О, если бы я была мужчиной! — воскликнула она.
— Беатриса, выслушайте меня,— говорил Бенедикт.
Но Беатриса ничего не хотела слушать и не переставала побуждать Бенедикта отомстить за сестру.
— Она разговаривала с мужчиной у окошка ночью! Хороша выдумка!.. Бедная, милая Геро! Тебя оскорбили, оклеветали, уничтожили! О, для чего я не мужчина, чтобы драться с Клавдио, и для чего у меня нет друга, который бы доказал мне свое мужество. Впрочем, все мужчины храб-
J
<jfL>
V
ры только на вежливости и комплименты. И так как сама я, при всем желании, не могу сделаться мужчиной, то пусть умру женщиной с горя,— сказала Беатриса, собираясь оставить своего собеседника.
— Останьтесь, Беатриса,— сказал Бенедикт.— Клянусь этой рукой, что люблю вас.
— Если вы в самом деле любите меня,— отвечала Беатриса, — то, чем клясться ею, лучше употребить ее другим, лучшим образом.
— Скажите мне правду, убеждены ли вы, что Клавдио оклеветал Геро? — спросил Бенедикт.
— Да,— отвечала Беатриса,— я убеждена в этом так же глубоко, как и в том, что имею душу.
— Довольно,— сказал Бенедикт,— я вызову его, клянусь вам, на дуэль. Дайте мне поцеловать вашу руку, и я иду! Судите меня по тому, что услышите обо мне... Прощайте, идите утешать вашу сестру.