Когда Лир приказал позвать Регану и ее мужа, ему ответили, что она устала от продолжительного путешествия и не может выйти из своих покоев. Король вторично потребовал к себе дочь, и она наконец явилась. Но каково было удивление короля, когда он увидел рядом с Реганой и ненавистную Гонерилью. Оказалось, что Гонерилья, не довольствуясь отправленным письмом, поспешила сама к сестре, чтобы настроить ее против отца!
Бедный старик был огорчен обидной встречей и особенно тем, что Регана стояла под руку с Гонерильей, после того как Гонерилья так низко обошлась с родным отцом. Отец спросил Гонерилью, не совестно ли ей смотреть на его седины. Но Регана, прервав Лира, посоветовала ему снова вернуться к Гонерилье. Регана предлагала отцу испросить у Гонерильи прощенье и на будущее время постараться ладить со старшей дочерью. А королевскую свиту Лира поскорее сократить наполовину. «Ведь король уже стар и слаб духом,— говорила Регана,— Он нуждается в руководстве и советах людей более молодых и благоразумных».
Лир с горькой усмешкой заявил, что не намерен падать на колени и умолять свою родную дочь о куске хлеба и приюте. Нет! Он никогда не вернется к Гонерилье. А останется со всей своей свитой у Реганы. Ему кажется, что Регана не забы-
У
{ 308 У
V
Короле Лир
ла про ту часть королевства, которую получила от отца в подарок. Да и глаза у нее не такие свирепые, как у Гонерильи, а кроткие и добрые.
Решение Аира было непреклонно. Он даже говорил, что скорее отправится просить приюта во Францию, к тамошнему королю, женившемуся без приданого на его младшей дочери, чем вернется к Гонерилье с сокращенной свитой.
Однако Лир горько ошибался, ожидая от Реганы более человеческого обращения. Наоборот, скорее можно было подумать, что Регана желает превзойти сестру в бессовестном поведении. Она объявила отцу, что свита в пятьдесят слуг слишком велика... Для него вполне достаточно и двадцати пяти человек!
Несчастный, совершенно растерявшийся Лир, у которого сердце разрывалось от обиды, сказал Гонерилье, что согласен ехать к ней, если она дозволит ему удвоить свиту. Это, по его мнению, означало бы, что и любовь ее к отцу вдвое сильнее. Но Гонерилья осведомилась, к чему ему двадцать пять слуг? или десять, или даже пять,— раз ему могут прислуживать ее слуги и слуги Реганы?
Таким образом, обе сестры словно старались превзойти друг друга в жестокости по отношению к старому беззащитному отцу. Мало-помалу они заставляли Лира соглашаться на уменьшение свиты. Они явно стремились отнять у старика последние признаки его прежнего королевского сана.
Конечно, большая свита не представляет собой особого счастья. Но тяжело превратиться из короля в одинокого, полузаброшенного человека. Управлять миллионами людей и затем остаться без единого слуги тоже нелегко. Но особенно сильную боль причиняла королю мысль о неблагодарности
V.
{ 309 У
дочерей. Все это, а также досадливое сознание, что он сам во всем виноват, добровольно лишив себя власти, сильно подействовало на рассудок старого короля. Мысли его помутились, и он клялся отомстить дочерям. Повторял, что будет кричать повсюду об их поступке, что накажет их.
Долго еще король произносил страшные угрозы, которых никогда не мог бы привести в исполнение. Между тем настала ночь и разразилась страшная непогода. Раздавались раскаты грома, то и дело сверкала молния, и дождь лил непрерывно. Дочери все еще упорствовали в своем решении и не впускали во дворец королевской свиты. Тогда Лир велел седлать лошадей, предпочитая ужасы грозы под открытым небом пребыванию под одной крышей с неблагодарными дочерьми. Они не удерживали старика. Дали ему уйти, спокойно повторяя, что горе постигло отца по собственной его вине и что оно всегда является заслуженным наказанием для упрямого и строптивого человека.
Бушевала буря, гремел гром, сверкала молния, когда старый король вышел из ворот дворца. Но непогода представлялась ему, однако, менее страшной, нежели бессердечие и жестокость дочерей.
На целые мили кругом не было ни кустика; старик пробирался по полю, поросшему вереском, где свободно хозяйничали буйные ветры. В порыве отчаяния Лир обращался к ветрам. Просил их сбросить землю в море или же заставить море, чтобы оно затопило землю и стерло на ней всякий слез неблагодарной твари — человека.