В этих гнусных делах иногда обнаруживаются колоритные фигуры, которые в крепких выражениях говорят суду то, что они думают о нем и о мерзостях жизни, как это делает сводник Помпей в «Мере за меру» (1603–1604). Так Томас Фоуке усложняет свой случай, заявив суду, не раздумывая, что «он — развратный суд». Заявление с иронической гипаллагон старательно записано в протокол. Вообще это деликатный вопрос, нужно ли все и в самом деле записывать в протокол. Секретарь, который записывает во время судебных разбирательств в Стратфорде, может быть, и изменил бы свою практику, выслушав опасный ригоризм полицейского пристава Кизила из «Много шума из ничего», чей язык и смысл докладов напряжен и парадоксален. Послушаем его, как он допрашивает Конрада и Борачио, подозреваемых, в частности, в клевете по обвинению в адюльтере.
Булава. Связать их!
Конрад. Прочь, болван!
Кизил. Господи Боже мой! Где протоколист? Пусть запишет: принцев слуга — болван! Вяжите их! Ах ты, жалкий мошенник!
Конрад. Убирайся прочь, осел! Осел!
Кизил. Как! Никакого подозрения к моему чину! Никакого подозрения к моему возрасту! Ах, будь здесь протоколист, чтобы записать, что я осел! Но хоть это и не записано, не забудьте, что я осел! Ты, негодяй, хоть и полон почтения, а свидетели на тебя найдутся. Я парень не дурак, да подымай выше — принцев слуга, да подымай выше — отец семейства, да подымай выше — не хуже кого другого во всей Мессине. И законы я знаю — вот как! И денег у меня довольно — вот как! И дефектов у меня сколько хочешь — вот как! Да у меня два мундира, да и все у меня в порядке — вот как! — Ведите его! Экая досада: не успели записать, что я осел!
Отдадим должное Кизилу «суда разврата» Стратфорда, что не лишил нас остроты споров.
Уйма штрафов за неприсутствие на богослужении. Каждый штраф — 12 пенсов. Кажется, все же, что не все штрафы взимались. 10 октября 1592 года суд занимается двумя помощниками церковного старосты, Уильямом Уайлиттом и Джоном Смитом, которые не взыскали по 12 пенсов с виновных. Они должны были впредь подтверждать на каждом заседании суда, что заботятся о выполнении решения суда. Есть еще те, кто не остается на богослужении до конца и уходит во время молитвы или до проповеди.
В отчетах значатся факты осквернения воскресения и праздничных дней. Этот вид проступков вписывается в контекст развития пуританской доктрины, основывающейся на Моисеевой традиции шабаша, которая вписывается в Реформацию. Во главе последователей шабашизма (Sabbatarianism) стоит Николас Баунд, чья книга «Доктрина шабаша» («The Doctrine of the Sabbath»), появившаяся в 1595 году, определяет идеал, которому необходимо следовать. В Стратфорде есть два его ярых сторонника: сыновья ректора прихода Ричарда Бифилда, назначенного в 1597 году. Речь идет о Николасе и Ричарде Бифилдах, чьи публикации поддержат шабашистское движение в начале XVII века. Пожары 1594 и 1595 годов в Стратфорде воспринимаются ректором того времени Джоном Брэмхоллом как упавший с неба огонь, чтобы наказать «специально за осквернение шабаша Господа и пренебрежительное отношение к Его Слову в устах его верных пасторов». Такие проповеди, определенно, заставляют улыбаться, конечно, тайно, католика Джона Шекспира, если именно у его дверей остановился огонь! Церковные старосты и их помощники по очереди совершают обходы, чтобы установить личности и захватить врасплох тех, кто не на богослужении. Бринкуорт замечает, что число преследований за такого рода проступки явно превышает случаи распутства: девяносто против пятидесяти четырех. Эта статистика показывает, что видимая индифферентность к религии считается более опасным грехом, чем тайное распутство. В ноябре 1590 года некто Уильям Флевелин (как и офицер Генриха V в одноименной пьесе Шекспира, написанной в 1599 году) наказан за то, что открыл лавку в воскресенье. Покаяние виновных должно проходить в сопровождении и под наблюдением честных свидетелей (compurgators). Галантерейщик, сын Уильяма Смита, крестного отца Уильяма Шекспира, вынужден оставаться дома и не открывать свою лавку за исключением абсолютной необходимости до конца вечерни воскресенья и в праздничные дни. В протоколе встречаются все профессии: портной, сапожник, трактирщик, кузнец, а те, кто отказывается предстать перед судом, отлучаются от церкви. С другой стороны, суд не проявляет суровости к тем, кто выражает раскаяние. Часто они отделываются простым духовным увещеванием. Иногда рассматривают случаи смешивания религиозных праздников с языческими. Больное место — I мая, так как соблазн потанцевать вокруг майского дерена иногда преобладает над необходимостью присутствовать на богослужении. В этот день англиканская церковь отмечает праздник святых Филиппа и Якова, один из двадцати праздников своего календаря.
По крайней мере, один раз в год на Пасху нужно причащаться, чтобы демонстрировать единство с Церковью, и в этих условиях непричастие рассматривается как уклонение от англиканской церкви. В мае 1606 года под этим обвинением оказывается двадцать один человек, и среди них старшая дочь Шекспира, Сюзанна, которая не приходит в суд по первому вызову. Неизвестно, как она вышла из положения, может быть, просто пообещав заплатить штраф. Во всяком случае, это косвенное указание на принадлежность внучки Джона Шекспира к римской католической церкви. У уклоняющихся в Стратфорде, как и повсюду, положение все больше осложняется. Вообще в первые два десятилетия XVII века заметно увеличение пуританского фанатизма. Корпорация, еще недавно проникнутая духом братства и солидарности, как это показало ее отношение к Джону Шекспиру в период его трудностей, все более охватывается пуританской нетерпимостью. Больше недостаточно заставить заплатить штраф, нужно заставить всех повиноваться, и этот нарождающийся тоталитаризм, каким является пуританство за тридцать лет до победы круглоголовых Кромвеля над пораженными коррупцией и декаденством роялистами, обращается к классическому приему: захват заложника из семьи и политический терроризм.
Стратфорд, кажется, по крайней мере в начале XVII века, изобилует врачами. Если за период с 1590 года по 1616 год нет сведений о врачах в архивах церковного суда, то инспекции, проведенные судом в 1622, 1624 и 1625 годах, позволяют установить, что приход, объединявший 3 000 душ, имел трех или четырех врачей, среди которых Джон Холл, зять Шекспира. Существует странное соответствие между той эпохой и нашей, потому что соотношение врачей и пациентов не изменилось. Тогда, как и сегодня, был один врач на 2 500 человек. Акушерки не входят в это число. Хотя, в принципе, на них давит то же разрешительное предписание их деятельности церковной властью, что и испытываемое врачами и хирургами. Практикующие это природное ремесло, для которого принадлежность к женскому полу — квалификационная сущность, нечасто предпринимают необходимые шаги, чтобы получить разрешающий документ. Брикуорт замечает, что повитухи, отказывающие в своих услугах матерям-девицам, не называющим имени отца ребенка, представляют последний заслон нравственности, как ее тогда понимают, и оказывают услугу общественной казне, уже обремененной большим числом получающих помощь.
После официального санитарного мира эпохи начинается мир шарлатанов. Так, неизвестен статус некоего Томаса Олбрайта, которого инспекция 1624 года включает в список врачей и хирургов. Хотя путешествие во времени требует специального угла зрения, попробуем задать себе вопрос, являлось ли тогда таким уж большим отличие между практиками с патентом и шарлатанами? И те и другие — выходцы из деревенской среды, и те и другие хорошо знают особенности простых людей. Да и диагностика основана на простом осмотре физического состояния и на установлении равновесия или неравновесия четырех основных составляющих жидкостей (характеров) темперамента: желчи, меланхолии, флегмы и крови. Самый быстрый анализ — не остается ли он до настоящего времени? — уроскопия, или проверка мочи больного, проводимая простым глазом. Самые распространенные предписания: кровопускание, клистир. Держим пари, что тогда, как и сегодня, шарлатаны в своем подавляющем большинстве, остерегаются рисковать в применении опасных лекарств, прописывают плацебо, а добрая доза выспренного красноречия лжеврача и естественное желание исцелиться у пациента могут придать ему видимость эффективности. Узаконенное подчинение врачам телом и церкви душой вполне объяснимо тем, что причины болезней души и тела не видятся вне происков дьявола и что его деяния могли бы быть уничтожены только посредством четко рассчитанного соединения молитвы и слабительного.