Старый герцог
Но не пойти ль нам дичи пострелять?
Хоть мне и жаль беднягам глупым, пестрым,
Природным, гражданам, сих мест пустынных,
Средь их владений стрелами пронзать Округлые бока!
1-й Вельможа
Так, ваша светлость,
И меланхолик Жак о том горюет,
Клянясь, что здесь вы захватили власть
Неправедней, чем вас изгнавший брат.
Сегодня мы — мессир Амьен и я —
К нему подкрались: он лежал под дубом,
Чьи вековые корни обнажились
Над ручейком, журчащим здесь, в лесу.
Туда бедняк-олень в уединенье,
Пораненный охотника стрелой,
Пришел страдать; и, право, государь,
Несчастный зверь стонал так, что казалось
Вот вот готова лопнуть шкура
с натуги! Круглые большие слезы
Катились жалобно с невинной морды,
За каплей капля; там мохнатый дурень,
С которого Жак не сводил очей,
Стоял на берегу ручья, слезами
В нем. умножая влагу.
Старый герцог
Ну, а Жак?
Не рассуждал ли он при. этом виде?
1-й Вельможа
На тысячу ладов. Сперва — о том,
Что в тот ручей без пользы льет он слезы.
«Бедняк, — он говорил, ты завещаешь
(Как часто люди) тем богатство, кто
И так богат!» Затем — что он один,
Покинут здесь пушистыми друзьями.
«Так! — он сказал. — Беда всегда разгонит
Приток друзей!» Когда ж табун оленей
Беспечных, сытых вдруг промчался мимо
Без всякого вниманья, он воскликнул:
«Бегите мимо, жирные мещане!
Уж так всегда ведется; что смотреть
На бедного, разбитого банкрота?»
И так своею меткою сатирой
Он все пронзал: деревню, город, двор
И даже нашу жизнь, клянясь, что мы —
Тираны, узурпаторы и хуже
Зверей пугая, убивая их
В родных местах, им отданных природой.
Эта сцена много сделала для легенды, которой процветала в эпоху романтизма. Шекспира легко заставляли говорить через своих персонажей. Вещь неизбежная, как и опасная Не может ли быть так, что через Жака Уильям выкладывает требник раскаявшегося охотника? Тем не менее пастораль из «Как вам это понравится», где лесная дичь прозаически помогает изгнанникам не умереть с голода, содержит сверх того сцену, которая могла бы сформировать факторы для охотничьих легенд по поводу разногласия, противопоставившего якобы сына перчаточника сэру Томасу Люси:
Жак. Кто из вас убил оленя?
1-й Вельможа. Я, сударь.
Жак. Представим его герцогу как римского победителя; хорошо было бы украсить его голову оленьими рогами в виде триумфального венка. — Охотники, нет ли у вас какой-нибудь песни на этот случай?
Охотник. Есть, сударь.
Жак. Так спойте ее; как бы ни фальшивили — это не важно, лишь бы шуму было побольше.
Песня
Носи, охотник в награжденье
Ты шкуру и рога оленьи;
Мы ж песнь споем!
Носить рога не стыд тебе,
Они давно в твоем гербе.
Носил их прадед с дедом,
Отец за ними следом…
Могучий рог, здоровый рог
Смешон и жалок быть не мог!
(IV, 2, пер. Т. Щепкиной-Куперник)
Имеющий уши да услышит! Мы заканчиваем с этим очень цветистым аспектом жизни юного Шекспира, прикрепляя к стенду истолковывающих намерений еще один смешной трофей, бесполезный и восхитительный объект мании: Уильям Гардинер, нечестный магистрат из Суссекса и другой возможный прообраз судьи Шеллоу, у которого юный Шекспир, по существу, никогда не мог заниматься браконьерством, был владельцем очень красивого парка оленей в Годстоуне, где он и похоронен в конце ноября 1597 года — раздавленный, надеемся, весом своих должностных преступлений.
Нет лучшего способа очеловечить гения, чем найти у него недостатки. Браконьер Уильям также еще и пьяница. «Но злой прихоти, обычной для молодого человека, он попал в плохую компанию», — пишет Николас Роу. Магическая и все объясняющая формула. Путь проложен, устремимся по нему. Анонимный посетитель Стратфорда в 1762 году пишет в «British Magazine», что юный Шекспир пил и даже не пренебрегал соревнованиями по выпитым кружкам пива, ходил заключать пари в соседние деревушки, такие как Бидфорд. Анонимный посетитель побывал в «Белом льве», таверне, располагавшейся тогда на Хенли-стрит, где хозяин заведения взял на себя роль экскурсовода:
«Отсюда патрон был так любезен сопроводить меня к двум молодым женщинам, потомкам нашего великого драматического поэта: они держат маленькую пивную на некотором расстоянии от Стратфорда. По дороге, которая ведет туда, в местечке под названием Битфорд, он показал мне за изгородью дикую яблоню, называемую «Кров Шекспира», так как наш поэт спал под ней одной ночью; в самом деле сам он, так же как и Бен Джонсон, любил опорожнить стаканчик за компанию».
Легенде не повезло с яблоней, так как каждый хотел бы хотя бы занозу от дерева, которое милостиво простерло свои ветви над ослабевшим поэтом.