Фальстаф использует маску короля, чтобы отпустить несколько шуток по поводу внешности Хела. Хел реагирует немедленно, требуя сменить роли. Фальстаф будет играть роль Хела, а Хел роль короля, своего отца. Нужно обратить внимание на эту цезуру эпизода: она подчеркивает приказ Короля Карнавала изгнать всех, кроме Фальстафа:
Фальстаф
Благоволите, ваше величество, высказаться яснее: о ком вы говорите, сударь?
Принц Генрих
О мерзком, чудовищном совратителе молодежи — о Фальстафе, об этом седобородом- сатане.
Фальстаф
Но если бы я сказал, что знаю за ним. больше грехов, чем. за самим собой, я бы солгал. Что он, к сожалению, стар, доказывают его седины, но что он, с позволения сказать, развратник — это я решительно отрицаю. Если пить сладкий херес — преступление, то помилуй боже беззаконника. Если быть старым и веселым грешно, то, значит, многие знакомые мне старые трактирщики угодят в ад; если тучность заслуживает ненависти, то, значит, тощие фараоновы коровы достойны любви. Нет, мой добрый государь, прогоните Пето, прогоните Бардольфа, прогоните Пойнса, но что касается милого Джека Фальстафа, доброго Джека Фальстафа, преданного Джека Фальстафа, храброго Джека Фальстафа, который доблестен, несмотря на старость, не разлучайте его, не разлучайте с вашим Гарри. Ведь прогнать толстого Джека значит прогнать все самое прекрасное на свете.
Принц Генрих
Я хочу его прогнать и прогоню.
У актера есть выбор произнести последнюю реплику под маской и тоном короля-отца или же покинуть свой «трон» и, приближаясь к Фальстафу, отказаться от него от имени Хела и с меланхолической томностью. И Хел, став Генрихом V, прогонит Фальстафа в момент, когда последний полагает и заявляет, что он может опереться на их дружбу, чтобы стать самым влиятельным человеком в государстве. «Я тебя не знаю, старый человек», — отвечает Генрих Фальстафу («Генрих IV», ч. 2, V, 3).
Реплика, каким бы тоном ни была сказана, сворачивает шею веселости, которую разделял зритель все время, пока продолжалось товарищество между Хелом и Фальстафом. Но, будучи неожиданным, такое поведение не является непредвиденным, оно уже вписано в пьесу, начиная с первой части во время смены ролей. Наконец, моральный поворот принца, ставшего королем, является событием, заявленным с самого начала ч. 1 «Генриха IV», и его изменение наметилось при жизни отца, который был счастлив обнаружить в сыне-дебошире рыцаря.
Пьеса «Генрих V» пронизана националистским духом. Обращение короля к солдатам накануне Азенкура, когда он предлагает братство по оружию, превосходящее все рыцарские каноны, кажется, показывает Англию, основанную на демократии смелости, противостоящую Франции, узнице высокомерной аристократии, которая находит свое самое законченное выражение в дофине, будущем Карле VII. Не следует делать вывод, что Шекспир рисует Генриха V беспорочным. Он героичен, макиавелличен и циничен одновременно. Он основательно неловок в ухаживании за Екатериной Французской из-за лингвистических усилий…
На поле брани, как и в любовных делах, король-рыцарь бесподобен, эпичен или просто трогателен, часто резок; но оказывается, что эта добродетель рыцарства, которую он хочет воплотить, теперь мертва и похоронена. Она умерла вместе с героическим соперником Хотспером, сыном Нортумберленда, бунтовавшего против Ричарда, затем против Генриха IV. Именно Хел убил Хотспера на поле сражения, чтобы утвердить этим как в примитивном ритуале свою значимость и свое реноме. Хотспера ему представляли как образец всех добродетелей, и он должен был его разрушить, отстранить его от обязанностей советника трона, втаптывающего принца в грязь («Генрих IV», ч. 1, III, 2). Магическая операция по перемещению добродетелей убитого на личность его победителя, кажется, удалась. Однако это только видимость.
В то же самое время, как Хел собирает все свое мужество, чтобы начать изменять себя, и мастерским ударом убивает Хотспера, сэр Джон Фальстаф, обязанный собрать пехотинцев, рекрутирует несчастных бродяг. Он вытаскивает их из тюрем, а от свободных и здоровых граждан он принимает вино, которое освобождает их от службы у короля. Фальстаф приближается к полю сражения как можно медленнее, чтобы не рисковать получить случайный удар. В его седельных кобурах самое основное, то есть бутылка хереса, а не пистолеты. Несмотря на это, мужество изменяет ему.
Он притворяется мертвым на поле сражения, в то время как в двух шагах от него Хел побеждает Хотспера, убивает его и оставляет на месте своего доблестного врага. Но отказаться от чести для Фальстафа не значит оставаться пассивным там, где было бы уместнее действовать. После того как Хел, посчитав его мертвым, сказал над ним надгробную речь и ушел, он поднимается и наносит мертвому Хотсперу рану в ляжку, кладет его себе на спину и идет похвастаться своим успехом перед королем. А Хел поражен, увидев его живым. Уже объяснивший, что он убил Хотспера, Хел вскрикивает, когда Фальстаф заявляет о своей победе над тем, чье тело он принес. «Как мир падок до лжи», замечает Фальстаф, в то же время описывает воображаемое сражение, которое длилось, по его мнению, целый час.
Хел испытывает некоторое разочарование от своей собственной победы. Цена его превращения в храброго рыцаря предстает перед ним со всей ясностью, когда тело самого храброго из воинов вражеского лагеря оказывается на спине самого циничного из фанфаронов его собственного лагеря. В этой сильной и гротескной картине с полным основанием видим фигуру Порока, несущего на своей спине мертвое рыцарство. Шекспир заставляет умереть рыцарство.
Эго не означает, ни что Фальстаф якобы эмблема нового мира, ни что его планом было свержение старого мира. Он даже вневременная фигура, и именно это обеспечивает его успех. Фигура абсолютного эгоизма, всеобъемлющей подлости, обоснованная сознанием, которое никогда себя не обманывает. Разговоры Фальстафа и Хела самые блестящие из всего шекспировского театра, их отличает игра слов. Они — дуэль, где каждый противник как знаток оценивает таланты другого и где у Фальстафа всегда вид победителя за счет привилегии возраста и цинизма, так как его цинизм без границ.
Отстранение Хелом, ставшим королем, является ударом, от которого Фальстаф не может оправиться, его смерть перенесена в пьесу «Генрих V». Шекспир жертвует своими второстепенными героями. Он в них больше не нуждается полотно закончено.
Как в начале, так и в конце рассматриваемого в этой главе периода, Шекспир уступает соблазну трагического. Употребив это слово, нужно тотчас же умерить его мрачный смысл. В то время как в классической традиции речь идет о радикальном характере жанра, в английской традиции того времени это скорее доминирование, и, следовательно, нужно говорить о трагической доминанте.
«РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА»
Дата создания «Ромео и Джульетты» вписывается в вилку из трех лет (1594–1596) с основательной вероятностью, что она была написана в 1595 году. Шекспир, исходя из повествовательной поэмы Артура Брука «Ромео и Джульетта», создает миф, становящийся универсальным, а Верону превращает в столицу настоящей и преследуемой любви. Пьеса начинается как сентиментальная комедия. Первое различие с классической традицией видим в том, что ссора, которая будет называться «корнелианской», урегулирована случайно, а не в результате обдуманного решения. Стремясь разъединить Тибальта и Меркуцио, Ромео нечаянно дает случай первому смертельно ранить второго. Ромео мстит за него и убивает Тибальта. Он вынужден жениться на Джульетте тайно, и первая брачная ночь проходит в постели трагедии и любви. Веревочная лестница, простой романтический аксессуар в «Двух веронцах», здесь становится символом любви, более сильной, чем ненависть и смерть, тем, чем является нить Ариадны, которая выводит Тесея из лабиринта. Уход Ромео ранним утром не является ни прощанием с молодой женой из-за другой, ни подчинением воле богов, как в различных версиях мифа о Тесее. Нужно просто спасти свою жизнь, чтобы у любви был шанс. По случаю этого ухода Шекспир вводит новшество драматизирует рассвет. На этот раз хронография, до сих пор более или менее торжественный и выспренный вербальный процесс, обстоятельственное отступление, а иногда включенное в драматическое действие, становится центром спора между главными персонажами: