«Двенадцатая ночь» являются произведениями, призванными намагнитить зрителей, чтобы они последовали за труппой в ее переезде с севера на юг.
«ЮЛИЙ ЦЕЗАРЬ»
Есть много коллекционеров произведений искусства периода Возрождения, чьи галереи украшают бюсты двенадцати Цезарей. Первый среди них, который завещает свое имя другим, оказывается одним из девяти богатырей, в число которых мир, обеспокоенный своими собственными добродетелями и желая закрепить их легендарными и историческими моделями, включает трех евреев, трех язычников и трех христиан. Юлий Цезарь — третий из язычников после Гектора и Александра. В «Бесплодных усилиях любви» Шекспир пародийным образом вывел на сцену девять героев. Теперь он посвящает трагедию основателю династии римских императоров или, более точно, трагедии его падения. Эпоха Возрождения зачарована как завоеваниями Цезаря, так и его убийством.
В пьесе, носящей его имя, Цезарь не главный герой, он теряется в ее среде, и это поражает как странность; но Цезарь все же остается тем, о котором все говорят, включая и его самого. Он говорит о себе в третьем лице и умирает, произнося свое собственное имя. Внимание драматурга привлекают три проблемы: одержимый характер главной политической фигуры для всего сообщества до и после его убийства: схема заговора и психологические побудительные причины участвующих в деле; политические последствия государственного переворота Брута и Кассия, которые, в частности, заставляют проявиться слабости толпы перед манипуляцией речью и эрозией идеалов справедливости и честности у бывших заговорщиков. Самый жестокий среди них, Кассий, нарушает свои обязательства, став военачальником в лагере республиканцев. Великолепно выделяется фигура Брута. Он — главное действующее лицо трагедии. Без него заговор не имел бы надежности, и нужно, чтобы другие, нуждающиеся в его честности для придания веса их партии, убедили его примирить свою совесть с убийством. Глубину персонажу придает противоречие между присущей ему ясностью ума и политической слепотой, между способностью сознательного позволения манипулировать собой и почти полной глухотой к доводам других. По иронии судьбы такая же глухота является одной из черт Цезаря. Он страдает как физической, так и политической глухотой. Брут входит в заговор, как Макбет позднее совершит убийство: с широко открытыми глазами, с полным моральным сознанием порядка вещей. Он хотел бы иметь возможность убить дух Цезаря, не причиняя вреда его органам, то есть, не прикасаясь к его телу. Брут — идеалист, и это самое страшное в политике, которую Шекспир показывает в пьесе. Не имея возможности найти альтернативу убийству, Брут пытается превратить это в жертвоприношение, а заговорщиков скорее в священников, приносящих жертву, чем в убийц.
Критика стремится определить, защищает ли Шекспир монархию в лице Цезаря и Марка Антония или республику через Брута и Кассия. История, которую показывает драматург, обнаруживает игру более тонкую и загадочную, чем просто пропагандистский расчет или демарш идеолога. Что показывает нам эта история? Падение некоронованной монархии, провал партии республиканцев, триумвират без будущего, потому что Марк Антоний и Октав сразу же договариваются освободиться от Лепида. Одно выделяется бесспорно: толпа подвижна в своих настроениях и опасна. Она входит в игру Антония через несколько минут после того, как он захотел сделать из Брута нового Цезаря, что свидетельствует о ее непонимании его абстрактной речи. Именно толпы нужно будет опасаться главным образом.
В остальном поражение одних не означает победы системы, которую защищают другие. В конце пьесы именно Антоний поворачивает Рим против Брута и произносит надгробное слово над его телом, говоря, что это был самый благородный римлянин. И в этой общности уважения к поверженному врагу есть предчувствие падения, которое Антоний ощутил в апогее своей славы. Это станет темой «Антония и Клеопатры». Самоубийство Брута было осознанным, самоубийство Антония будет полуне-удачным и результатом недоразумения.
Более чем восхваление или развенчание той или иной системы Шекспира интересуют облик и судьба личностей.
Если бы нужно было любой ценой установить позицию Шекспира по отношению к Истории, может быть, подошла бы одна формула, при условии, что мы согласимся с ее банальностью: он находит ее драматичной. Нет ничего от идеологии, если только не называть идеологией эту великую культурную схему, которая делает из мира театр.
«ВИНДЗОРСКИЕ НАСМЕШНИЦЫ»
Эпилог последней части «Генриха IV» (1597–1598) информирует нас, что персонаж Фальстаф появится в пьесе «Генрих V» (1598–1599): «Наш скромный автор продолжит историю… где, насколько я знаю, Фальстаф умрет от страха, если ваши критики его уже не убили…». Может быть, неопределенная формулировка эпилога: «насколько я знаю», является простым кокетством автора. Возможно, «Генрих V» был как раз в работе или еще в состоянии проекта, когда Шекспир писал это. Так же возможно, что «Виндзорские насмешницы» прервали работу над «Генрихом IV», ч. 2, чтобы безотлагательно было исполнено желание королевы увидеть Фальстафа влюбленным. Если это именно так, то Шекспир оказывается с персонажем, чья натура изменилась от резкого перехода в мир легкой и пикантной комедии фарса. Здесь Фальстаф влюблен сразу в двух женщин, двух кумушек из города Виндзор: миссис Форд и миссис Пейдж. В одних и тех же словах описывает он им свой огонь, и они договариваются заставить его заплатить за свой обман. У мужа миссис Форд навязчивая мысль об измене жены, и он непрерывно следит за супругой. Фальстаф избегает разоблачения, лишь спрятавшись в корзине для грязного белья, содержимое которой вываливают в Темзу, а в другой раз он рядится старухой, которую подозревают в колдовстве и колотят Пьеса — очень удачный дивертисмент в хорошем ритме. Дополнительная интрига завязывается вокруг дочери миссис Пейдж, за которой ухаживают три кавалера: фаворит ее матери, фаворит ее отца и влюбленный, которого она предпочитает. Это единственная шекспировская комедия, помещенная в рамки английской жизни, и описание провинциальной жизни здесь смачно сдобрено юмором. Это также единственная комедия, разве что исключение составляет «Укрощение строптивой», где веселье безоблачно и неудержимо.
Из всех тех, кто покинул мир исторических пьес и перешел в мир Виндзора с его кумушками, есть миссис Куикли, беременная Пистоль, Ним, судья Шеллоу и его племянник Слендер. Хуже всех переносит воздух провинции Фальстаф. Его цинизм на фоне сражений и убийств производил сильное впечатление, а здесь он не находит объекта для своей чрезмерности и теряет свой комизм. Его остроумие несколько вынужденное, карикатура того, чем оно было раньше. Правда, здесь нет его любимого партнера, принца Хела, кто так хорошо умел подавать ему реплики и отвечать. Фальстаф в «Виндзорских насмешницах» лишь чуть больше прежнего Фальстафа, он — объект для выражения остроумия у других, его же остроумие тяжеловесно. Для тех кто знает его по историческим пьесам, его имя — главное препятствие для наслаждения прекрасно сделанной комедией. Вполне возможно, что проведенный через Виндзор образ Фальстафа поблек, когда Шекспир возвращается к нему, чтобы закончить «Генриха IV», ч. 2, и это же удерживает Шекспира от того, чтобы взять его во Францию в «Генрихе V».