Ленский - артист XIX в. - выражал те же стремления, что и весь русский реализм этой эпохи. Он превосходно передавал психологическую сложность и многосторонность характеров Шекспира.
Но ему не хватало героической патетики, ренессансной мощи и размаха,
В некотором отношении Южин был антиподом своего соратника и друга. Это был актер героического и романтического устремления, причем, как справедливо отмечал один критик, Гюго был ближе ему, чем Шекспир.
Первой ролью в шекспировской трагедии, которую Южин сыграл на сцене Малого театра, был Макбет (он исполнил ее в 1890 г.). Эту труднейшую роль Южин один играл в течение четверти века.
Критик Иванов писал, что Южин трактует роль Макбета в героическом плане, стремясь к монументальности и приподнятости и не вдаваясь в психологические детали и подробности.
"Г. Южин остался героем сильной воли, с нравственной натурой, но с непреодолимым честолюбием. Богатый темперамент артиста поддерживал это впечатление в минуты безысходного страдания, невыразимого ужаса, даже в минуты сомнения и нерешительности. Мы чувствуем, что не терзай сердце Макбета дух властолюбия, никому не толкнуть его на страшное злодеяние. Общий образ, следовательно, артистом воплощен ясно, вполне сознательно - и уже этого достаточно, чтобы эта роль сделала честь г. Южину" {Артист, 1890, февраль, кн. 6, с. 98.}.
Действительно, эта ясность психологического рисунка роли составляла большое достоинство исполнения.
В сцене убийства Дункана Южин играл не слабость и не страх перед убийством. Для воина и феодала Макбета, человека суровой эпохи, привыкшего поражать врага на поле боя, такие мотивы не существуют. Он колеблется потому, что убийство кажется ему недостойным его как рыцаря, подданного Дункана и хозяина дома.
"Это не слабость, тем менее болезнь - это лишь колебание перед придвинувшимся случаем разом все покончить... - писал один из критиков. - В нем созрела мысль об убийстве Дункана, но не дозрела решимость - и это тончайшая деталь рельефно выступает в игре г. Южина" {Русские ведомости, 1890, 19 янв.}.
Уже в роли Макбета Южин проявил себя как большой и сознательный мастер.
Роль Гамлета Южин сыграл в 1891 г.
Конечно, отличие его Гамлета-Ленского объясняется прежде всего характером дарования артиста. Но оно объясняется и какими-то новыми веяниями самой общественной жизни.
Историк С. Кара-Мурза отмечает "картинное изображение грусти" и добавляет: "...Помимо этой скорбной гамлетовской лирики, Южин подчеркивал также духовную мощь и героизм датского принца" {Кара-Мурза С. Г. Малый театр. М.: Изд. автора, 1924, с. 251-252.}.
Это замечание очень существенно. Его подтверждает такой авторитетный исследователь творчества Южина, как Н. Эфрос. Он пишет: "Этот Гамлет вовсе не являл собой олицетворение безволия, содержание его души не исчерпывалось раздвоением или разложением воли. После "Мышеловки" действенность, начало волевое даже выдвигалось на передний план. Да и в предшествующем не недостаток воли, не какой-то ее паралич, но сознание тщеты действия было подлинным источником трагедии, и именно это рождало всю скорбность Гамлета, облекало его душу в траур..." {Эфрос Н. Александр Иванович Южин. М., 1922, с. 78-79.}.
Критик отмечает даже, что Южин вел своеобразную борьбу с ролью, пользовался каждым моментом текста, чтобы высвободиться от лирики, мечтательности и задумчивости, дать простор духовной мощи Гамлета. Особенно замечателен был Южин в тех местах роли, когда Гамлет ведет диалог со своими противниками, шутит над ними, колет их своими остротами. Интеллектуальная мощь Гамлета передавалась актером с удивительным мастерством. В 1896 г. Южин сыграл Ричарда III. В 1920 г. спектакль поставил заново выдающийся режиссер Санин. Таким образом, Южин играл и эту роль, правда с большим перерывом, также почти четверть века. Он ее дорабатывал и совершенствовал. Но основные контуры образа сохранились. Об этом свидетельствуют совпадения между показаниями рецензентов конца века и очевидцев последнего спектакля.
Нам трудно отделить сейчас детали, которые были в 1896 г., от того, что было привнесено в 1920 г. Поэтому мы будем говорить скорее о единстве, нежели о том, что отделяло старый спектакль от нового.
Представление открывалось четырьмя сценами из "Генриха VI". Они должны были, по мысли создателей спектакля, разъяснить зрителю прошлое герцога Глостера и других действующих лиц. Свой монолог "Прошла зима междоусобий наших, // Под Йоркским солнцем небо расцвело" Южин произносил, обращаясь к зрителям, он словно вовлекал их в свои планы и намерения. Южину импонировала сильная и волевая личность Ричарда III. И он хотел, не затушевывая его жестокости и хищничества, найти мотивы, которые могли его оправдать. Для этого он прибегал к различным средствам. "Я, конечно, буду играть шекспировского, а не исторического Ричарда, но думаю, что с историческим освещением его личности и историческим материалом нельзя не считаться" {Новости сезона, 1897, 30 авг.}, - говорил он.
Горбатый и хромой Ричард III Южина презирал людей за их ничтожество. Он был одержим жаждой власти, движим неукротимым честолюбием. Его злодейства артист объяснял не столько кровожадностью, сколько принципом макиавеллизма, которому следовал герцог Глостер.
Замечательно было лицо Ричарда. Как отмечает один рецензент 90-х годов, главное в нем были глаза и губы. Глаза эти выражали изменчивое, временное в Ричарде. Они то сжимались, то расширялись, в них светился ум Ричарда, его острая мысль. И благодаря этому уму Ричард был болезненно прекрасен.
Тонкая линия губ выражала постоянное, ту жестокость, тот яд, которые составляли сущность натуры Ричарда.