Я так уже увяз в кровавой тине,
Что легче будет мне вперед шагать,
Чем по трясине возвращаться вспять.
(III, 4, 132-138)
Время колебаний проходит; сознавая всю глубину своего падения, Макбет с мужеством отчаяния идет по тому же пути. Его обращение к ведьмам подчеркивает эту особенность его характера, которая полностью раскрывается в конце трагедии, когда он убедился, что предсказание привело его к гибели:
Хотя Бирнам пошел на Дунсинан,
Хоть ты, мой враг, не женщиной рожден,
До смерти я свой бранный щит не брошу.
(V, 8, 30-32)
Иначе, чем мужчины, воспринимает слова "вещих сестер" леди Макбет. Она ни на мгновение не задумывается, правдивы ли эти слова. Прочтя письмо, она сразу же решает, что нужно убить Дункана.
Да, Гламис ты, и Кавдор ты, и станешь
Тем, что тебе предсказано...
Я в уши
Волью тебе свой дух и языком
Смету преграды на пути к короне,
Которой рок и неземные силы
Тебя уже венчали.
(I, 5, 13-14, 23-27)
Импульсивность, эмоциональность и неумение (или нежелание) размышлять и колебаться - черты, характеризующие леди Макбет как натуру цельную, становятся в дальнейшем причиной ее болезни, которую она, в отличие от Макбета, склонного к раздумьям, не в силах преодолеть, и смерти. А выявляются эти черты так же, как духовный склад Макбета и Банко, благодаря участию в действии ведьм, этих, казалось бы, второстепенных фигур.
В уста "вещих сестер", обладающих, по преданию, демонической мудростью, вкладывает Шекспир фразы, которые становятся ключом к смыслу трагедии.
Отвечая на вопрос Первой ведьмы, когда они встретятся, Вторая ведьма говорит: "Когда закончится сумятица, когда битва будет проиграна и выиграна" (I, 1, 3-4; перевод мой. - Н. Е.). Фраза многозначительная. Битву выигрывают одни и проигрывают другие, и высшего морального смысла в этой "сумятице" нет, ибо все относительно. Любопытно, что эту же фразу, правда в несколько измененном виде, повторяет "добрый Дункан" после приговора Кавдорскому тану: "То, что он проиграл, выиграл благородный Макбет" (I, 2, 69; перевод мой. Н. Е.), Конечно, Кавдор - изменник, а Макбет в глазах короля - благородный, доблестный воин, но в общем контексте трагедии мысль, выраженная в этих словах, по существу та же. Она звучит еще более настойчиво в хоральной концовке, заключающей диалог ведьм и 1-ю сцену: "Прекрасное - ужасно, и ужасное - прекрасно" (I, 10; перевод мой. - Н. Е.), т. е. в мире все перемешано, все двусмысленно и нет четких граней между добром и злом. Этот оксюморон тоже повторяется - в самой первой фразе Макбета: "Такого прекрасного и ужасного дня я никогда не видел" (I, 3, 38; перевод мой. - Н. Е.), т. е. победа досталась ценой ужасной битвы. Внутреннее сродство между "философией" "вещих сестер" и сознанием Макбета уже намечено, дальше оно получает развитие.
Двусмысленными оказываются предсказания, они одновременно истинны и лживы. Сначала это предполагает Банко: "Часто, чтобы нас сгубить, слуги тьмы говорят нам правду, и, подкупив нас честною безделицей, солгут в главнейшем" (3, 124-126; перевод мой. - Н. Е.), "Они (т. е. ведьмы. - Н. Е.) вам кое-что истинное сказали" (II, 1, 21; перевод, курсив мой. - Н. Е.); затем в этом убеждается Макбет: "Я начинаю понимать двусмыслицу дьявола, его лживую правду" (V, 5, 42-44; перевод мой. - Н. Е.); "нельзя верить фокусам дьяволов, они двусмысленно плутуют с нами" (V, 8, 19-20; перевод мой. - Н. Е.).
Двусмысленность в разных ее формах пронизывает всю трагедию. Двусмыслен стук в ворота макбетовского замка после убийства Дункана: стучат Макдуф и Ленокс, а привратнику мерещится, что стучат в адские врата, и его шутовские рассуждения не так далеки от истины.
Звучат двусмысленно речи героев. Когда Макбет, после того как короля находят убитым, восклицает: "Лучше бы мне умереть за час до этого, я бы прожил в счастье, ибо с этого мгновения нет ничего серьезного в человеческой жизни. Все одна игра" (II, 3, 84-87; перевод мой. - Н. Е.), то он одновременно и притворяется перед приближенными Дункана и искренен. Он перешел грань, отделяющую добро от зла, и теперь все кажется пустым вздором, и потому счастье невозможно. Двусмысленность становится иронической в монологе Ленокса об убийстве Дункана и Банко:
А как скорбел Макбет! Не зря он тут же,
Пылая правым гневом, заколол
Двух слуг, рабов преступных сна и хмеля.
Не благородно ль это? Не умно ли?
Ведь иначе они бы отперлись,
Чем всех бы возмутили.
(III, 6. 11-16)
Ирония Ленокса, прикрывающая возмущение, вполне уместна в царстве тирании, где за свободные слова попадают в опалу. Иногда ироническая двусмысленность приобретает внутренний трагизм: на вопрос Макдуфа, не нарушил ли тиран покой его жены и детей, Росс отвечает, что все они пребывают в покое, подразумевая, что их уже нет в живых. Но чаще всего двусмыслица перерождается в прямое притворство и ложь. Обманчива даже природа. Подходя к замку Макбета, Дункан замечает:
Стоит в приятном месте этот замок.
Здесь даже воздух нежит наши чувства
Так легок он и ласков.
(I, 6, 1-3)
А Банко подхватывает:
Летний гость,
Стриж, обитатель храмовых карнизов,
Ручается присутствием своим,
Что небеса здесь миром дышат.
(3-6)
Такой же обманчивый, притворный (false) вид и у хозяина замка: "лживое лицо", которое "должно прикрыть" то, что знает его "лживое сердце" (I, 7, 83). Дважды повторенное слово "false", означающее в контексте и "лживый", и "притворный", и даже "предательский", относится ко всему поведению Макбета. Призвав убийц, которые должны лишить жизни Банко, он объясняет им, что сам не может этого сделать, потому что не хочет терять общих с Банко друзей и потому что в глазах людей он должен оставаться чистым. Вся атмосфера вокруг Макбета проникнута ложью и притворством. После убийства отца Малькольм говорит брату:
Что делать нам? Не с ними ж оставаться.
Притворная печаль легко дается
Одним лжецам.
(II, 3, 130-132)
И Дональбайн ему вторит: "Ведь тут за каждой улыбкою - кинжал" (135). Когда Макдуф призывает Малькольма подняться против Макбета и освободить Шотландию, Малькольм подозревает его в предательстве, а затем, чтобы испытать Макдуфа, прикидывается порочным тираном. И только убедившись, что Макдуф не льстит ему, а даже гневается на него, принц проникается к нему доверием и признается, что он "правду // Любил, как жизнь. Впервые лгал я нынче, // Черня себя (IV, 3, 129-131).