(I, 1, 8-10)
В этом обмене репликами уже чувствуется напряжение, дальше оно возрастает.
Марцелл
Ну что, опять сегодня появлялось?
Бернардо
Я ничего не видел.
(I, 21-22; перевод М. Лозинского)
Затем следует рассказ о минувшей ночи, когда Призрак явился впервые. Все действующие лица повторяют, что он совершенно такой же, каким они его помнили при жизни: "Совсем такой, как был король покойный" (I, 1, 41). "Такой же самый был на нем доспех, // Когда с кичливым бился он Норвежцем" (1, 60-61) Сомневающийся Гамлет, допытываясь у Горацио и стражи, действительно ли они видели его отца, задает вопросы, в ответ на которые собеседники наделяют Призрак внешностью живого человека:
Гамлет
Вооружен, сказали вы?
Марцелл и Бернардо
Да, принц.
Гамлет
От головы до ног?
Марцелл и Бернардо
От пят до темя.
Гамлет
Так вы не видели его лица?
Горацио
Нет, как же, принц; он шел, подняв забрало.
Гамлет
Что, он смотрел угрюмо?
Горацио
В лице была скорей печаль, чем гнев.
Гамлет
И бледен иль багров?
Горацио
Нет, очень бледен.
Гамлет
И смотрел на вас?
Горацио
Да, пристально.
(I, 2, 226-234)
Гамлет
Борода седая?
Горацио
Такая, как я видел у живого,
Чернь с серебром.
(239-241)
Мы видим, что это описание наружности Призрака в общем основано на традиции, предполагающей неизменность внешнего вида этих духов. Шекспир, однако, развивает традицию: он не только конкретизирует облик своего персонажа, но и придает ему выразительность и некоторые психологические черты. Отношение к Призраку действующих лиц соответствует нравам шекспировской эпохи, но оно не вполне одинаковое: персонажи воспринимают духа и рассуждают о нем по-разному. Их восприятие одновременно создает образ сверхъестественного существа и характеризует их самих. Бернардо и Марцелл, люди простые, неученые, рассказывают о самом факте его появления. Впрочем, из них двоих Марцелл, по-видимому, больше склонен к размышлениям и лучше осведомлен в бытующих поверьях. Он замечает, что Призрак "неуязвим, как воздух", объясняет его быстрое исчезновение тем, что близится рождество, когда "певец зари не молкнет до утра" и потому не смеют "шелохнуться духи". Его больше других поражает величие и "учтивость" Призрака, и он смутно пытается обосновать его появление. Гораздо сложнее отношение к Призраку образованных студентов Горацио и Гамлета. Горацио вначале просто не верит в привидение и считает его фантазией своих собеседников. "Чушь, чушь, не явится", - говорит он. Затем при виде короля его тоже охватывает страх, однако он находит в себе мужество по просьбе Марцелла, напоминающего ему, что он "грамотей", обратиться к духу с заклинанием. После исчезновения духа Горацио пытается осмыслить то, что он видел и чему бы не поверил, когда бы не порукой его собственные глаза. "Как странно!" - восклицает он, и в этой фразе воплощается недоумение разумного скептика, недаром он повторяет ее в конце первого акта. Впрочем, гуманистическая образованность напоминает ему, что перед тем, как "пал могучий Юлий, // Покинув гробы, в саванах, вдоль улиц // Визжали и гнусили мертвецы..." (I, 1, 114-116). (Стремление связать современных духов с античными было, как это видно из указанных нами сочинений Скотта и Нэша, свойственно английским гуманистам.) Но вот король возвращается, и Горацио опять обращается к нему, заклиная "молвить" и открыть, зачем он явился. В тираде Горацио совмещаются простонародные поверья о "порче", угрожающей человеку, ступившему на то место, где стоял дух (I, 1, 127), о том, что, быть может, призрак "томится" по награбленному кладу, который он при жизни зарыл (136-138), с возвышенной тревогой за судьбу отчизны и желанием совершить подвиг:
Когда могу я что-нибудь свершить
Тебе в угоду и себе на славу,
Молви мне!
Когда тебе открыт удел отчизны,
Предвиденьем, быть может, отвратимый,
О, молви!
(130-135)
Смешение "полуверы" в христианизированные языческие придания с гуманистической ученостью и моралью типично, по-видимому, для образованной элиты шекспировской эпохи. Горацио, по его словам, убедился, что слух, будто крик петуха вынуждает духов "спешить в свои пределы", справедлив; отчасти он разделяет и веру Марцелла, что рождественская ночь ограждает людей от этих существ. Без колебаний он рассказывает Гамлету, что видел тень его отца, считая, что сын должен к ней обратиться. И в то же время как протестант опасается, что Призрак, быть может, демон и погубит принца.
Что если вас он завлечет к волне
Иль на вершину грозного утеса,
Нависшего над морем, чтобы там
Принять какой-нибудь ужасный облик,
Который в вас низложит власть рассудка
И ввергнет вас в безумие? Останьтесь...
(I, 4, 69-74)
Так, уже в I акте наряду с самим Призраком вырисовывается фигура Горацио - верного друга, ученого гуманиста, человека своего времени. Что же касается намеченного в первых сценах образа духа, то полностью он раскрывается при соприкосновении с главным героем.
Гамлет узнает о его появлении в тяжелейший момент, когда горе по умершему отцу усугубляется негодованием, вызванным поспешным замужеством матери. Он испытывает разочарование не только в близких людях, но и во всем человечестве. И все же вначале он не вполне доверяет рассказу Горацио и произносит ту же фразу, что и его ученый друг: "Это очень странно" (I, 2, 220); его смущает услышанное, и он подробно расспрашивает рассказчика и пришедших с ним Марцелла и Бернардо. Увидя Призрака, он так же, как Горацио, не исключает того, что дух пришел из ада.
Блаженный ты или проклятый дух,
Овеян небом или геенной дышишь,
Злых или добрых умыслов исполнен,
Твой образ так загадочен, что я
К тебе взываю...
(I, 4, 40-44)
И все же он смело следует за Призраком, правда только до определенного места площадки. На смелость Гамлета указывали критики в споре о его характере; более интересным представляется, однако, то, что отношение его к духу меняется, как меняется и сама фигура Призрака. Безмолвный Призрак внушает Гамлету благоговение, смешанное с ужасом, он вопрошает его:
Гамлет, повелитель,
Отец, державный Датчанин, ответь мне!
...Что это значит,
Что ты, бездушный труп, во всем железе
Вступаешь вновь в мерцание луны,
Ночь исказив; и нам, шутам природы,