"Буря" в Новом театре тоже "прошла очень красивой, хорошенькой феерией", как писал Влас Дорошевич в "России" {Россия, СПб., 1901, 17 сент.}. "Спектакль представлял собой ряд красивых, умело сгруппированных картин", - присоединяется к Дорошевичу и критик "Новостей и Биржевой газеты" {Новости и Биржевая газета, 1901, 17 сент.}. Это не вызывает у большинства рецензентов осуждения, ибо почти никто из них (за исключением В. Дорошевича) больше, чем феерию, в "Буре" не видит, а те, кто придают этой пьесе более глубокий смысл, считают, что "эта чудная поэма создана только для чтения". Уже один тот факт, что последнее утверждение повторяется почти во всех рецензиях на постановки у Корша и в Новом театре, свидетельствует о малом успехе этих спектаклей.
Правда, в Новом театре были попытки собственного прочтения некоторых образов, в первую очередь Калибана и Ариэля. Калибан в исполнении Ротова был более реален, чем все остальные, и "невольно привлекал симпатии публики" {Там же.}. Но особенно все рецензенты выделяют Ариэля, роль которого исполняла замечательная актриса Яворская. "Изящество, грациозность, поэзия" {Биржевые ведомости, СПб., 1901, 16 сент.} сочетались в Ариэле - Яворской с искренней веселостью и жизнерадостностью, "веселый дух все время шутил, смеялся и смешил всех" {Новое время, 1901, 17 сент.}. "По толкованию г-жи Яворской Ариэль - это сорвиголова из светлых духов. И она играла это неземное создание с задорной улыбкой, прелестным ухарством, самым очаровательным мальчишеством" {Россия, СПб., 1901, 17 сент.}. Впрочем, такой Ариэль, несмотря на очевидную его привлекательность и даже своеобразие, нисколько не нарушал общего балетно-феерического духа спектакля.
С 1905 г. на сцене Малого театра "Бурю" поставил крупнейший русский режиссер А. П. Ленский. До этого Ленский неоднократно обращался к сказочно-фантастической драматургии, с успехом поставил "Сон в летнюю ночь" Шекспира, "Снегурочку" Островского и "Разрыв-траву" Е. Гославского, и опыт реально-лоэтического истолкования фантастики не мог не сказаться в "Буре".
Поэтому рецензента журнала "Искусство", который видит в "Буре" произведение, "полное тончайшей символики и отрешенное, как немногие вещи Шекспира, от всего земного в грубом его значении", постановка Ленского не удовлетворяет, ибо он считает, что здесь "Буря" превратилась в обстановочную феерию, чуть ли не в оперетку {Искусство, 1905, э 8, с. 67.}.
"Буря" появилась на сцене Малого театра в грозное время революции 1905 г., и критика и публика не могли воспринимать ее в отрыве от развертывающихся революционных событий. Об этом говорит, в частности, реакция зала на некоторые реплики действующих лиц - о ней пишет исполнительница роли Ариэля в неопубликованном письме к Собинову: "Вчера, между прочим, когда в первом акте на вопрос Проспера: "Своенравный дух, что требовать еще ты затеваешь?" - я сказала: "Свободу", - в публике было легкое движение, какой-то отклик, чего ни разу еще не случалось..." {ЦГАЛИ, ф. Собинова, э 864, он. 1, ед. хр. 47, л. 201 об.}.
Однако этот отклик вряд ли был связан с замыслом режиссера. Уже самые хулы и хвали критиков в его адрес - упрек журнала "Театр и искусство" в несвоевременном выборе пьесы из области "чистого безмятежного искусства, совершенно не захваченного общественным содержанием" {Московский листок, 1905, 1 нояб.}; одобрение "Московского листка" за то, что он позволяет "оторваться от нашего времени разнузданных политических страстей и торжествующей пошлости" {Театр и искусство, 1905, э 45/46, с. 703.}; сожаление критика "Московских ведомостей", что режиссер не увидел в Калибане разнузданную чернь {Московские ведомости, 1905, 7 нояб.}, - все это свидетельствует о том, что Ленского в этом спектакле волновала прежде всего поэзия волшебства, а не поэзия мысли {Автор большой работы о Ленском, советский исследователь Н. Зограф пишет, что "в "Буре" Ленский выделил тему торжества Просперо, победы человека над природой, гуманистического начала над пороком, над животными инстинктами" (Зограф Н. Александр Павлович Ленский. М., 1955, с. 328), но, и сожалению, не обосновывает анализом спектакля это утверждение.} (хотя купюра заключительной реплики Калибана "Теперь я буду умней" и т. д., которая, по мнению "Московских ведомостей", приводит к абсолютному благополучию и уничтожает антитезу благородства Просперо и низости Калибана, возможно, как раз к объяснялась нежеланием Ленского давать повод для сравнения бунта Калибана с революционным движением).
И поэтичность шекспировской пьесы получила в постановке Ленского гораздо более тонкое и выразительное воплощение, чем у Корша или в Новом театре. Этому в немалой степени содействовали прекрасные декорации Коровина и замечательная музыка Аренского. Ленский великолепно почувствовал музыкальность "Бури" и поэтому музыкальной части придавал особое значение.
Вот как пишет сам режиссер о первых сценах спектакля.
После увертюры "сквозь тюль мало-помалу начинает вырисовываться силуэт корабля с порванными парусами и снастями и подкидываемого бешеными волнами океана. При блеске молнии огромный силуэт корабля резко выделяется на мрачном грозовом фоне неба..." {Ленский А. П. Статьи, письма, записки. М.; Л., 1935, с. 219.}. Эта сцена производила очень сильное впечатление, и критики единодушно восторгались ее эмоциональной силой, живописной звуковой цельностью: "Дикие ревущие волны, среди тумана призрак громадного корабля, с которого несутся отчаянные крики..." {Московский листок, 1905, 1 нояб.}; "Отодвинутая в глубь полумрака, с едва выступающими очертаниями перспективы, картина навевала на зрителей именно то настроение, какое нужно: настроение далекой опасности, постигающей близких им людей" {Ежегодник имп. театров, 1905-1906, вып. XVI, с. 157.}.