— Лень, сыграй что-нибудь!
Под аккомпанемент друга Ваня пел «Черное море, священный Байкал» — особенно любимую песню. Начинал тихо, стесняясь, а потом переставал обращать внимание на мать Лени. Марию Яковлевну, где-нибудь пригорюнившуюся в уголочке, — и голос его креп, становился уверенным, звучным.
В последнее время Ваня после школы стал надолго куда-то убегать. Анна Ивановна ждет-пождет сына, а его все нет и нет.
— Дэ ж цэ Ванька пропада? — беспокоилась мать.
— Мамо, та вин такий футболист! — прыснула Тося.
В последнее время ребята пристрастились к футболу. А мяч какой был? Туго набитый тряпками матерчатый круглый мешок. Иногда до того загоняют мяч, что с него лохмотья летели, как перья с дерущихся петухов. Зашивали свой футбол по очереди.
Возвращался Ваня краснощеким и очень усталым. Ночью не мог уснуть, ворочался в постели.
— Ты чего не спишь? — шепотом спрашивала Тося.
— Ноги дюже болят.
В воскресенье прибежал с футбольного поля пообедать, а в хате гость — товарищ отца, однополчанин по фамилии Голик. Худой, заросший щетиной, и рубаха на нем ну прямо из клочков — такая старая. Отец смотрел на него с жалостью и болью.
— Маты, дай мени ту сорочку, шо ты вышила.
Анна Ивановна с немым укором посмотрела на Кондрата Калистратовича. Неужели отдаст? Ведь она столько зимних вечеров потратила на вышивку. Это ж единственная праздничная сорочка. Молча открыла полупустой сундук, достала белую ситцевую сорочку, вышитую черными и красными нитками.
— Снимай свои лохмотья, друже! Носи вот эту на здоровье, — Кондрат Калистратович протянул другу рубашку.
— Та ты шо, Кондрат? У тэбэ и у самого не густо.
Ваня наблюдал. Ему, как и маме, немножко жалко было сорочки, в которой отец становился моложавым и красивым, но он знал бескорыстную щедрость отца, знал, что голодному он отдаст последний кусок хлеба, раздетому — одежду, и горд был за отца.
Дети тоже росли отзывчивыми к чужому горю. Если кто скажет «Шурка», сразу поправят: Шурка — это дразнилка, а зачем же дразнить человека. Только один раз Ваня поступил нехорошо, обидел безвинного человека. Да и то не сам обидел, а присутствовал при этом и промолчал.
Жила в селе старая больная женщина. Часто бесцельно бродила она по улицам. Босые, потрескавшиеся ноги ее утопали в дорожной пыли. Если рядом оказывались ребята, они обязательно окружали ее надоедливой ватагой и орали:
— Манька-Ралка!
— Манька-Ралка!
Она не реагировала на мальчишечий гвалт. А ребята вновь и вновь выкрикивали кем-то данное нелепое прозвище. Вот как-то раз на такую ватагу и наскочил Кондрат Калистратович. Как назло и Ваня оказался среди мальчишек.
— Стойте, бисови диты! — грозно закричал Кондрат Калистратович.
Ребята остановились, настороженно глядя на сердитого Ускова-старшего.
— А ты тоже дразнил эту женщину, сын?
— Нет, папа. Я же стоял. Разве вы не видели? — и покраснел до ушей.
Кондрат Калистратович укоризненно покачал головой, густые брови его сердито сдвинулись у переносицы:
— За перепелками жалкуешь, а человека…
Кондрат Калистратович не договорил.
— Та не трогал я ее.
— А почему не защитил? — повысил голос Усков.
— Слухайте, хлопцы, про ее жизнь, — обращаясь к мальчишкам, сказал Кондрат Калистратович. — Вы чулы про то, шо була гражданьска война?
— Чу-у-лы-ы! — дружно ответили ребята.
— У этой женщины был сын. Единственный. Чуть постарше вас. Красноармеец. Послали его наши в разведку, а белые схватили парня в его родном селе. Сколько ни допытывались у него, где расположен полк, он молчал. Тогда враги придумали ему лютую смерть. — Кондрат Калистратович увидел заблестевшие глаза мальчишек. — Утром, — продолжал Усков, — беляки вырыли глубокую яму, опустили в нее разведчика и закопали. Оставили одну голову. Подвели мать.
— Мама, когда наши займут село, скажите, что я не предал товарищей.
— Сынок, ты же погибнешь! — еле выговорила мать.
— Я погибну один, а сотни моих товарищей останутся живы. И отомстят за меня.
Земля давила на парня, он стал задыхаться. С каждой минутой красноармейцу-разведчику становилось все тяжелей и тяжелей.
— Прощайте, ма…
Мать закричала, припала к сыну и услыхала смех белогвардейцев, гарцевавших на конях рядом. Злой смех бандитов был последним здравым восприятием матери. Вдруг, когда сын навеки закрыл глаза, она тоже засмеялась. Маты, хлопцы, зийшла з ума. Дивиться на ней… Это святая женщина!
Мальчишки повернулись в ту сторону, куда ушла Манька-Ралка. Они увидели худую, сгорбленную ее спину.