Усталым движением руки император отпустил прислугу. Он любил не людей, а власть. Любил артистически, самозабвенно, так, как музыкант любит свою скрипку. Отсюда — полное одиночество и подозрительность. Кто мог бы его понять? Быть может, царь. Александр ведь тоже окружил себя льстецами, негодяями, продажными тварями, которые так и потчуют его опасными советами. Всей этой своре помогают англичане и эмигранты: «Европа Наполеона трещит по швам», — орут они… И ведь они правы. Только что потерпел поражение под Саламанкой Мармон. Мой давний соперник из Швеции Бернадот из зависти ведет переговоры с русскими. На кого рассчитывать? На союзников? Хороши, союзнички! Пруссия ненавидит Наполеона. За недисциплинированность пришлось расстрелять половину испанского полка. Тридцать тысяч австрийских солдат вместо того, чтобы наводить порядок в провинциях, самовольно уклонились от боевых действий. Кстати, Россия и Австрия ведут тайные переговоры. Тоже мне союзники! Это же вчерашние враги, которые только и ждут момента, чтобы предать. Маршалы и те ворчали, что, расширяя свою территорию, Франция растворится в бунтующей, неуправляемой Европе. Теперь император верил только в судьбу. Там уже все написано. Он считал себя неуязвимым, но образ Карла XII неотступно преследовал его.
Каждый вечер он читал Вольтера, который во всех подробностях описывал катастрофический путь этого молодого шведского короля. Сто лет назад он потерял и армию, и трон по дороге на Москву. У него тоже были неудачные сражения. Его пушки и повозки тонули в таких же болотах. Его драгуны из передовых подразделений тоже подвергались внезапным атакам московского арьергарда. И его считали непобедимым, а закончил он тем, что его на носилках увезли в Константинополь. Повторится ли все это? Немыслимо. Эти совпадения, однако, серьезно тревожили Наполеона. Вот и теперь, когда он увидел, как капитан его армии сбросил в Москву-реку мужика с вилами, ему вспомнилась забавная история, приведенная Вольтером в конце первой части «Истории России»: старик, одетый во все белое, с двумя карабинами в руках угрожал Карлу XII. Шведы его тут же пристрелили. Где-то в болотах Мазовии крестьяне подняли восстание. Их всех поймали и заставили вешать друг друга. Однако затем король оставил это зрелище и стал преследовать войска Петра Великого. Войска отступали, заманивали шведов, оставляя после себя выжженную землю… Император заерзал в кресле и раздраженно крикнул:
— Констан!
Слуга, дежуривший у приоткрытой двери, тут же вскочил и, поправляя одежду, спросил:
— Сир?
— Констан, мальчик мой, что это за гнусный запах?
— Я сейчас разогрею уксус, сир.
— Невыносимо! Шинель!
Констан набросил ему на плечи слегка потертую шинель небесно-голубого цвета с золотистым воротником. Наполеон носил ее еще в Италии, а теперь надевал, когда шел на биваки. Тяжелым шагом, ступенька за ступенькой, он спустился вниз, внося беспокойство среди секретарей, офицеров и слуг, которые устроились на ночлег прямо на лестнице, предполагая, что ночь будет короткой и неспокойной. Во дворе Бонапарт увидел Бертье в окружении генералов. При появлении императора оживленная беседа прервалась.
— Пожар, сир, — сказал начальник главного штаба, показывая на зарево над городом.
— Где горит?
— На реке загорелись баржи и деревянные пристани. Кто-то поджег водочный склад, — пояснил адъютант, который только что прибыл из города.
— Наши солдаты не смогут зажечь русскую печь, — печально промолвил Бертье.
— Смотрите у меня! Чтоб эти coglioni[2] ничего не жгли в столице моего брата Александра!
ГЛАВА II
Пожар
Старый маршал Лефевр стоял на кремлевской стене и, привалившись плечом к зубцу из красного кирпича, смотрел на синие языки пламени, полыхавшего над водочными складами. Он был в ярости: «Ну что они там возятся, этот дрянной пожарный! Разве это есть сложно — брать вода из река и лить на этот хибара!» Маршал тяжело вздохнул и продолжил, обращаясь к офицерам: «Боже, на каких толко пожар я не бывать!» Лефевр начинал заговариваться, в сотый раз повторяя свои былые подвиги. Вот и сейчас он с увлечением взялся рассказывать историю, которую все его окружение давно уже знало до мельчайших подробностей. В этот момент он заметил Себастьяна Рока и, шмыгнув своим носом-картошкой, спросил: