— Коляски, кабриолеты, брички?
— Тоже нет. Есть только двуколки для багажа.
— Двуколки! Их надо зарегистрировать, — сказал первый.
— И пронумеровать, — добавил второй.
— На кой черт?
— Всякое транспортное средство без номера будет конфисковано. Таков приказ императора.
— Для чего нужно присваивать номера старым повозкам?
— Для того, чтобы передать вам раненых.
— Я не полевой госпиталь!
— Всякое транспортное средство без раненых на борту будет сожжено.
— Объясните, в конце концов, в чем дело, иначе я вам подрежу уши!
— Мы уходим, господин капитан, — ответил первый вагенмейстер.
— Завтра мы покидаем Москву, — уточнил второй, закрывая свой гроссбух.
ГЛАВА IV
Идти или умереть
19 октября ярко светило солнце. Войска с радостным настроением покидали Москву. Первыми на старую Калужскую дорогу вышли нестройные колонны поредевших полков маршала Даву. На солдатах были потрепанные мундиры, поверх которых они нацепили шкуры сибирских песцов и шелковые платки. «Мы идем в сторону богатых южных областей», — повторяли нижние чины и верили в то, что говорили. Массовый исход готовился на протяжении многих часов. Пятнадцать тысяч повозок, имевшихся в городе, были реквизированы и распределены между новыми хозяевами в соответствии с их положением и рангом. Экипажи генералов; кареты, набитые багажом; коляски и фургоны служащих дворцового ведомства; русские возы, загруженные провизией; телеги с добычей; открытые линейки, на которых устраивались сразу по несколько человек; низкорослые лошади, веревками привязанные к колымагам; изнуренные клячи, тянувшие пушки или зарядные ящики: все это двигалось по дороге в беспорядке и шуме, криках и ругательствах на разных языках, под звон бубенчиков и щелканье кнутов.
К военным тысячами присоединялись штатские: женщины и плачущие дети; богатые иностранки; торговцы из Европы, лишившиеся дома и дела; искательницы приключений, следовавшие за армией и торговавшие своим телом. На выезде из Москвы жандармы проверяли вывозимых раненых, которых военные врачи разделили на несколько категорий; вывозили лишь тех, кто был способен поправиться через неделю. Тяжело раненых и заразных, считавшихся неизлечимыми, оставили в больнице Воспитательного дома, где их ждал конец от паразитов, дизентерии гангрены и русских.
Себастьян и барон Фен делили служебную карету с книготорговцем Сотэ, и, надо сказать, этот толстый тип со своей вечно шмыгавшей носом женой с шиньоном на голове и долговязой дочерью, а также черным беспокойным песиком занимали слишком много места. Кроме того, в карету загрузили одноногого вольтижера с костылями и ранцем, а также раненого лейтенанта. Их уложили на мешках с горохом. Багажный отсек до самого верха заполняли стянутые ремнями чемоданы и дорожные сумки поэтому вознице пришлось разместить третьего раненого — горячечного гусара в плаще с воротником из волчьего меха — рядом с собой на козлах. Прижатый к освещенному солнцем окошку, книготорговец вытирал вспотевший лоб и с мрачным видом говорил:
— По меньшей мере, холодно нам не будет.
— Мы будем в Смоленске до наступления зимы, — ответил барон Фен.
— Надеюсь…
— Его Величество все предусмотрел.
— Надеюсь!
— Двадцать дней в пути в южном направлении — и все.
— Если не ударят морозы…
— Могу вас заверить, что по статистическим данным, проверенным за последние двадцать лет, термометр в ноябре не опускается ниже шести градусов.
— Надеюсь.
— Послушайте, хватит во всем сомневаться!
— Я сомневаюсь, что хочу этого, господин барон. Однако чего мы ждем, чтобы отправиться в путь?
— Императора.
— Армия в пути с пяти утра, толпа гражданских тоже. Только мы одни и торчим здесь! — Достав часы из жилетного кармана, он взглянул на них. — Скоро полдень!
— Не забывайте, что вам повезло.
— Кто этому поверит, я разорен…
— Зато живы.
— Спасибо.
— Послушайте, господин Сотэ, вы со своей семьей в кортеже императорского двора, который на протяжении всего пути будут охранять баденские гренадеры. Позади, сразу за фургоном с картами и документами моего кабинета, следуют фургоны с провизией, хлебом, вином, бельем столовой посудой. Другие отправляются в путь почти налегке, поэтому вам действительно повезло. Разве что вы не желали бы остаться в Москве.
— Ради Бога, нет. Я тоже француз, а русские нынче не пылают к нам большой любви. Ну и наворотили!
— Прекратите, пожалуйста, ваши стенания, иначе я прикажу выбросить вас из кареты.