Шел третий день...
ИНСПЕКТОР
Третий год уже Ромка Шмаков яростно переиначивал мир. Дело двигалось до обидного медленно, и потому, услыхав привычное: «Не украдешь — не проживешь», — Шмаков даже подпрыгнул:
— Врешь, старик! — заорал он. — Врешь, падла! Врешь!
— Спаси мя, господи, — пролепетал Нефедов. — Спаси и сохрани! — И боком, боком, — надо же так!.. — через репьи к воде.
И застрекотал «Ветерок», унося домой испуганного Ромкиного тестя.
Обессилев в мгновение от пролетевшей ярости, Шмаков побрел к крыльцу. Пахло зноем, степью и рыбой. В тени соломенного навеса дремал конь Султан. Старый шмаковский кобель Жмурик, такой же черный, как и Султан, и почти таких же размеров, спал посреди двора, вытянув искривленные ревматизмом лапы. Клубя горячую пыль, носились по двору шальные котята.
Инспектор сбросил сапог, проковылял немного, сбросил второй, вошел в дом и остановился, щупая босыми ногами приятную прохладу дощатого пола. Антонина накрывала к обеду.
— Чего отец-то? — поинтересовался Роман.
— Насчет рыбы. Хотел, что ли, сетенку поставить.
— Ну эт я знаю, а еще чего?
— Да вроде и ничего, — Антонина пожала плечами.
— Интересно! Окромя, как спереть что-нибудь сообща, между родственниками уже и делов не осталось…
— Прогнал, что ли?
— А ты как думала?!
— Ну и ладно, — согласилась супруга, — давай обедать.
Ей, конечно, хотелось бы поругаться, ведь это ж почти позор: зять инспектор, а тесть без рыбы, но за три года Антонина достаточно изучила своего мужа и понимала, что момент неподходящий: Ромка отпатрулировал ночь, устал, чуть задень его и… — не приведи господи! Вообще-то супруг был человеком добродушным, терпеливым, по пустякам не сердился и много чего мог снести. Однако мгновения, когда терпение его иссякает, ждать не следовало: любой тяжести подручные предметы могли пойти в оборот. Зная за собой подобное свойство, Шмаков даже казенный ТТ на работу не брал, обходился двухстволкой: пистолет уж больно ловок в руках.
— Как ночь-то? — поинтересовалась жена.
— А! — и махнул рукой. — В яру одну лодочку пуганул, а что сеть бросили, не заметил, на винт и намотал. Ждал, пока к насосной станции отнесет. Там лебедка у Михаила: корму приподняли, сеть срезали — ночь и прошла…
— Так ты теперь Михаилу-то послабление, что ли, дать должен?
— Хрен ему, а не послабление. Бутылку поставлю — и все.
— Ишь! — не сдержалась супруга. — Бутылку! Другие мужики сами пьют, а мой — на тебе, пожалуйста, угощает!
Роман замер.
— Бутылку так бутылку — добра-то! — как ни в чем не бывало согласилась она. — Доедай щи, поди, остыли?
После обеда Роман лег спать. Спал он четыре часа и к вечеру снова выехал на патрулирование.
Очень скоро попался ему монтер Гусятов. На «Прогрессе» с двумя «Вихрями», и, конечно, ушел бы, но инспектор накрыл его в редкостно благоприятный момент: Гусятов бултыхался в воде, должно быть, забрасывая накидку — кошельковую донную сеть, потерял равновесие или зацепил ногой шнур.
— Здоро́во! — подъехал Шмаков. — Как от тебя угораздило? — И зачалил «Прогресс» к своему катеру.
— А, будь она проклята! — выбравшись из воды, Гусятов стаскивал с себя одежду. — Дай закурить. Свои, вишь, намокли.
Шмаков раскурил папиросу и передал в лодку.
— Чего отымать будешь? — поинтересовался Гусятов.
— А что заловил?
— Да ничего, раз только и бросил. — И передал инспектору тяжелый мешок.
Сазаны — один килограммов на шесть, другой поменьше — были еще живы, и Шмаков их выпустил.
— Сазанов, так и быть, прощаю, а за стерлядку — двадцатиник.
Гусятов молчал. Ему было холодно в мокрых трусах и без всей остальной одежды.
— При себе есть?
— Откуда?
— Это уж поискать придется.
— Накидку возьмешь?
— Ты это что? — подивился инспектор столь грубой наивности.
— Ну и бери! — Гусятов передал конец шнура. — Тащи сам. Только, ежели чего вытащишь, не приплюсовывай, годится?
— Ишь ты, жох! Торговаться надумал?
— При чем здесь торговаться? Я мог и выбросить шнур, мне просто сетенку жалко — сам плел, времени, понимаешь, угробил кучу…
— Ладно, — согласился Роман, — поглядим, чего ты там сплел.
— Такая же, как прошлогодняя.
— Прошлогодняя у тебя ничего накидка была, — оценил инспектор, — качественная.
— Эта такая же, только чуток поболе.
— Вот и зря: неудобно забрасывать — должно, потому и свалился. А прошлогодняя, та… — Шмаков замолчал и вдруг: — Едреня феня! Что-то того — упирается!