— А вы ведь ни разу у меня в больнице и не были. Что, не жалуетесь на здоровье?
— Как не жаловаться? — ответил он. — Глаза побаливают, стрелять стал хуже.
— Это, наверное, от каменной пыли. Вы, поди, без очков работаете?
— Да, очков у меня нет.
— Я подберу. И микстурку еще дам, чтоб после работы обязательно глаза промывали. Лучше, конечно, крепким чаем, да где ж его взять, чай-то? — фельдшер развел руками. — Ну а еще чего?
— Еще? Ноги еще болят — в дождь или когда намаюсь сильно.
— Ну это, братец, охотницкая болезнь, — заявил фельдшер.
Плугов согласно кивнул.
— Поди, на уточек хаживаете?.. То-то. Часами в воде стоять приходится — сам знаю, у самого ноги загублены. Все на уточках да на токах…
И тут согласный разговор был прерван новым звонком.
— Кто? — спросил фельдшер.
— Иван Фомич! Иван Фомич! — запричитала под окном баба. — Таньку-от привела, рожает Танька!
Фельдшер бросился в коридор открывать двери, Плугов на всякий случай взял ружье, но из дверей, подталкиваемая сзади, выкатилась, словно шар, маленькая бабенка, закутанная в платки, душегреи, салопы и черт знает во что еще, и, придерживая руками живот, — мимо фельдшера, мимо Плугова — плюх на кушетку! Следом влетела причитающая баба постарше, должно, мать или свекровь:
— Господи! Спаси и сохрани, господи! Что ж происходит?! Кто убивает, кто рожает, господи!
Подмигнув фельдшеру, Плугов пошел на второй этаж к Лузгунову.
Настька сидела на кровати раненого большевика и при свете коптилки поила его с ложечки какой-то жидкостью, оставленной фельдшером. Увидев Плугова, шмыгнула на свою кровать и затаилась под одеялом. Лузгунов уже пришел в сознание, но был очень слаб — потерял много крови. Едва связывая слова, он пытался что-то объяснить Плугову, но тот понял лишь, что виноват в перевороте чужой; свой до такого не додумался бы.
— Отдыхай, отдыхай, — успокаивал его Плугов. — Очухаешься — разберешься; наладишь еще свое правительство.
— Мо-е? — задыхаясь, переспросил Семен и сам же ответил: — Не мое — ваше. Или не понимаете?.. Ты кто?
— Артельщик я, ювелир.
— А! — вспомнил Лузгунов. — Рудознатец, про тебя еще всякие слухи…
— Ты б отдохнул, что ли, — остановил его Плугов.
— Извини, извини… Где ж я проглядел? Где ошибся? — В груди его захрипело, забулькало. — Пить! Пить дайте!
Плугов взял с тумбочки кружку и, придерживая голову раненого, дал отпить.
— Спасибо, мне уже легче… Что ж я пропустил? Кому понадобилось убивать Шведова? Кто приказал раздать оружие? — обращался он к самому себе, требуя ответа и не зная, как отвечать.
Снизу донесся истошный вопль, мужики вздрогнули.
— Что это? — спросил Лузгунов.
— Баба… рожает, — испуганно отвечал Плугов.
Всю ночь кричала и стонала роженица. Всю ночь Настька неподвижно сидела на кровати, свесив босые ноги. Лицо ее, и без того выразительное, как это всегда у немых, было одухотворено теперь чем-то необыкновенным. И мужики, с тревогой прислушивавшиеся к каждому стону, доносившемуся с первого этажа, точно ища объяснений иль утешений, всматривались в женский лик, вознесенный над жизнью, над временем. И под величественной скорбью закрытых Настькиных глаз, под смертельным отчаяньем криков мужики, как малые дети, беспомощно тыкались в происходящее. А войны, революции, перевороты — все, все исчезло. До утра.
Утром бабенка благополучно разродилась мальчиком.
— Ну что будешь делать? — всплеснул руками Иван Фомич. — Мальчик за мальчиком — видать, снова война!
В семь часов, передав дежурство молодому врачу-практиканту Ермилову и предупредив его о возможных посягательствах на жизнь Лузгунова, Вакорин отправился отдыхать. Ушел и Плугов. Настька исчезла чуть раньше, до прихода врача.
Дорогой фельдшеру встретились больничные дровни, на которых, укрытые простынями, лежали милиционеры и телеграфист. Вакорин хотел откинуть простыню, чтобы взглянуть на друга, но санитар, болезненно покривившись, помотал головой: «Не надо, Фомич, — жуткое дело». Фельдшер кивнул и опустил руку.
— Куда везти-то: в анатомичку или сразу на кладбище?
— В анатомичку, — вздохнул Вакорин. — Пусть доктор составит заключение… Кошкина позовите… Кто у нас теперь заместо полиции?
— Они, наверное, и будут, — пожал плечами, — боле некому.
— Ну да, ну да… Конечно. А! Все равно в анатомичку, все равно заключение надо. Когда-нибудь какая-нибудь власть да образуется, — не то пояснял, не то спрашивал фельдшер. — Глядишь, документы понадобятся… — Постоял минуту, махнул рукой и пошел.