Мужики, вздрагивая от смеха, неохотно пошли исполнять приказание.
— Мерзавцы! — раздосадованно бросил поручик, вытер платком мокрый лоб и брезгливо посмотрел на Сову, появившегося в дверях. — Хамское поведение большевистских холопов вам дороже священной борьбы…
Сова, смущенно опустив голову, ухмыльнулся «хамскому поведению».
— Я выбью из вас всю дурь! — Поручик сжал кулак с такой силой, что перчатка треснула. — Выбью! — грозил он Сове.
Вытаращив глаза, тот удивленно посмотрел на микушинский кулак и для сравнения приложил к нему свой: без перчатки, но с фигою. Сравнение оказалось не в пользу поручика, он отвернулся и быстро зашагал прочь.
— Как раз с твою голову, вашбродь, — вслед ему разъяснил Сова.
Единственно, что удалось в тот день сделать поручику, так это договориться с бывшим жандармом Кошкиным о захоронении Лузгунова. Кошкин молча выслушал просьбу поручика, молча оделся и пошел в больницу.
— Слушай, Иван Фомич, — сказал Кошкин. — Дело такое, что большевиков надобно срочно захоронить.
— Чего вдруг спешка?
— Да тут, понимаешь, завертелось все… Диакон анафеме их предал, на погосте захоранивать не разрешает, велел у больницы. Завтра уж назначено гимназистов заместо урока божьего вести на могилу, чтоб плевали.
— А с остальными что? — спросил фельдшер.
— А остальных счас развезем по родне, а потом как положено: с панихидой и с почестями.
— Ладно, — вздохнул Вакорин, — срочно так срочно, им уже все равно. У тебя есть люди могилку-то выкопать?
— Есть.
— Занимайся. Только давай сперва заключение какое никакое составим.
— Можно, конечно, только хорошо бы без вскрытия, а то надолго получится.
— Без вскрытия — так без вскрытия. И так в общем-то все понятно. — Взял лист бумаги. — С Семена начнем?
— Давай… Ты только не думай, — Кошкин, смутился, — хоть он мне и обидчик… словом, не его затея. Хоть, конечно…
На первом же заседании Совет постановил за взяточничество конфисковать у Кошкина оружие и форму и на три дня посадил под арест.
— Вишь, что пришил? — вспомнил обиду Кошкин. — Поручика мне пришил! Мол, я за деньги не стал доносить начальству, что поручик скрывается у нас! Экая глупость! — воскликнул полицейский, ища поддержки.
Фельдшер отвел взгляд и кивнул.
— Я ж не за деньги! — продолжал доказывать Кошкин. — Просто по доброте!
— Понятно, понятно, — торопливо соглашался Вакорин.
— Да и время тут наступило такое — не поймешь, кто прав, кто виноват.
Фельдшер снова кивнул и снял пенсне, чтобы не видеть заискивающих глаз полицейского.
— Я, конечно, не жалею о шашке, о шинели, о папахе — ничуть. Что у меня — другой, что ли, одежи нету? Из-за ареста обидно. А шашка… Мне с нею счас даже совестно и ходить было бы, — искренне признал Кошкин. — Так что…
— Ну ладно, — перебил его фельдшер, — скажи лучше, на кого грешишь за эти… события?
— Черт его знает, — вздохнул полицейский, потом вдруг сощурился и спросил: — А кому из этого будет корысть?
— Какая корысть из братоубийства. Мы ж не на японской, не на германской… Неужели свои своих постреляли?
— Откедова у нас чужому взяться? Свои и постреляли. А из-за чего — непонятно. Дурь какая-то на город нашла — так я думаю.
— Не иначе, — согласился с ним фельдшер и нацепил пенсне.
Закончив писать бумаги, Иван Фомич вышел в коридор, где среди больных понуро стояли родственники Шведова и телеграфиста. Кошкин предусмотрительно пригласил из родни лишь мужчин, чтобы не было никаких помех трудному делу. Фельдшер тихо со всеми поздоровался, сказал больным: «Я устал на сегодня, граждане», и, не дожидаясь, когда начнут выносить трупы, отправился домой спать.
VII
Неурядица вышла и с солью: в отличие от игуменьи купчиха Шалаева ничего не отдавала бесплатно и заломила такую цену, что Микушин с отцом диаконом от изумления минуту молчали, а когда опомнились и взялись увещевать купчиху, мол, как же это она отказывается помочь борьбе с Совдепами, Анна Сергеевна равнодушно ответила, что ей без разницы, какая власть: «Жрать захочут — все одно к купцам с поклоном придут».
Грозить не решились, памятуя, как Лузгунов, пригрозив, заставил Шалаеву вывезти из тайных хранилищ десять пудов соли для раздачи крестьянам. Ночью купеческие работники вывезли, да при переезде через реку над самою быстриной у телеги отчего-то сломалась ось. Соль оказалась на льду, и, когда рассвело и жители Солирецка обнаружили посредине реки горку соли, толпа народу бросилась на лед. Лед в этом месте был тонок; соль быстро разъедала его, и, хотя принесены были лестницы, веревки, шесты, соль исчезла, прежде чем люди сумели добраться. Счастливчикам удалось зачерпнуть в пригоршни холодного соленого месива. На том дело и кончилось. Хорошо еще никто не утоп.