— О к-каков, — сунув большие пальцы за поясок, хмыкнул вышедший на крыльцо отец.
— Здравия, батюшка, — с поклоном, приветствовал он родителя.
Зинка стремглав пронеслась по двору, и вбежала в коровник, подменить матушку. Братца и после обнять сможет, а вот худобу обиходить надо как ни крутись. Пусть пока матушка порадуется, а она уж после своё возьмёт. И к Таське нужно будет сбегать, обсказать, что Лука вернулся. А то её уж почитай просватали за Федула. Эвон братец каким орлом возвернулся, глядишь и сам посватается, да выкупит у барина…
— Стало быть, в побег зовёшь, — хмыкнул отец, когда Лука рассказал о цели своего визита.
— А что тебя тут держит, батя? Долги, да кабала? А там новая жизнь, добротный дом, Одна корова на четверых домашних, добрая лошадь, с сильным узором, Осьмнадцать десятин земли, по шесть тебе, Кольке да Сане, — кивнув на младших братьев, произнёс Лука.
— А тебе чего же?
— Так я служилый. Мне пока служба положена, а там как пожелаю осесть на земле, то же надел со всеми подъёмными дадут, а нет, так иначе помогут пристроиться. Не решил я ещё, встану ли за соху иль ремеслом каким займусь. Нас в полку не только стрелять, да штыком колоть учат.
— Это как это не решил⁉ Это что за разговоры такие⁉ Ты мне это брось! Не решил он. От веку наш род с земли жил, чтил её, лелеял и обихаживал. Прадеды твои так жили и ты станешь. Понял ли? — стукнул мужик кулаком по столу.
— Понял батя. Прости. Бес попутал, — поспешил повиниться Лука.
— То-та же, — прихлопнул хозяин дома, удовлетворившись тем, что его авторитет незыблем и последнее слово осталось за ним.
Матушка тем временем поспешила перекреститься на образа, и осуждающе глянула на Луку, мол чего нечистого на ночь глядя поминать. Сын слегка развёл руками, виноват мол, больше не буду.
— Ты верно знаешь, что всё-то, что обсказал, будет дадено без обману? — поинтересовался отец.
— Истинный крест, батя. Туда уж пару десятков семей наши привезли. Попервах всех расселяют в домах брошенных турками. Добрые дома, но постоянно там станет жить ремесленный люд. А для землепашцев поставят три больших села, с просторными домами, да при защите редутов. От Азова недалече, всего-то десяток вёрст. Землица целинная, но добрая, чернозём.
— Хм. Кто бы иной сказал, та не поверил бы. Да и тебе, если честно… Молод, ты, жизни не видел, веришь всему, что тебе не скажут. А ну как великая княгиня подманивает люд, чтобы после похолопить. Ту-то всё сызмальства знакомо, кажный бугорок знаю, кажную ветку помню, да и барин наш, почитай у меня на глазах вырос. Суров, и своего не упустит, особо разжиреть не даёт, не без того. Но справедлив, не то что иные, хоть его ближний сосед. Наш Сильвестр Авдеевич непотребства не попустит, и девок не портит, если только по желанию, да с молчаливого одобрения родителей. А порет, так тока за дело, не от злобы, а для науки. Ну и чего нам от добра, добра искать?
— Батя…
— Цыть! Тут крепко подумать надо.
— И сколь ты думать будешь?
— Дня три, я полагаю, чтобы уложить все думы мне хватит. М-да. Нет, не хватит. Больше надо. Опять же, сколь добра нажито. Всего ведь с собой не унести. И коли в побег уходить, знать Марфушу с собой уж не увести, поди не лошадь и дальнюю дорогу не осилит. Выходит, продавать надо. А как поспешать, так цену добрую никто не даст. Потому надо с ленцой расторговываться. Неделя, — прихлопнув ладонью наконец решил отец.
Лука лишь тяжко вздохнул. Это получается, батя через неделю лишь ответ будет готов дать, стронутся они с места или нет. После начнёт расторговываться с крестьянской обстоятельностью.
Это если вообще позабыть о том, что пока он будет телиться, Сильвестр Авдеевич прознает о задуманном. А тогда быть бате поротым, а Луке, вместе с Александром Фёдоровичем и остальными, идти под суд. Потому как подстрекательство к побегу, есть преступление против государственных устоев, и карается сурово.
Лука полез в карман кафтана за последним своим аргументом, и о стол глухо брякнул увесистый кошель.
— Тут двадцать рублей, от великой княгини. На обзаведение хозяйством пойдёт отдельно, а это плата за брошенное добро. Уходить потребно сегодня в ночь, пешком, с собой брать только то, что поместится в узлы.
— Опять голос прорезался? Ты меня ыш-шо поучи, щ-щенок. Я своё слово сказал, — припечатал отец, походя одарив крепким подзатыльником и сграбастав мешочек с серебром.
— Батя, серебро верни. Коли не согласен, то оно не твоё и не моё, а великой княгини Марии Ивановны. Я за него головой ответ держу.