— Бог не благословил твою деятельность, генерал, — произнес император, глядя в дальний угол обширного кабинета.
Головнин продолжал, игнорируя и смысл, и тон этой сентенции:
— Встает задача с удвоенной силой трудиться над созданием отечественного флота, для чего я всеподданнейше ходатайствую о новых кредитах в размере...
Глаза Александра приобрели оловянный оттенок, который был свойствен всем детям Павла I и свидетельствовал о наступавшем внутреннем ожесточении. (Аракчеев лучше других умел угадывать эти приступы и пользовался ими с ловкостью гипнотизера.)
— Я ценю твою настойчивость и преданность делу, — перебил Головнина император, — но сильно опасаюсь, что после понесенных потерь будет возможно остаться в пределах прежних планов.
— Совершенно верно, ваше величество. Сами стихии указывают нам новый путь. Если начинать снова, то с более решительными усилиями. С новой мыслью.
— Что ты имеешь в виду, генерал?
Стоявший, подобно облаченной в мундир кукле, Моллер вздернул плечами, но тут же принял обычную почтительную позу. Он ведь предупреждал, что этот путешественник — своеобразная фигура.
— Вашему величеству, разумеется, известно, что в семьсот девяносто девятом году первый в мире английский королевский флот потерпел сокрушительное поражение от самого молодого американского флота, состоявшего всего из шести фрегатов и нескольких мелких судов. И притом не в американских, а в английских водах. Один американский фрегат взял в плен английские суда «Гербер» и «Ява», другие овладели «Македонией», корветом «Васп» и бригом «Фролик».
— Чему же ты приписываешь такой успех?
— Американские суда были больше, новее, лучше вооружены. Огонь американцев был меток и быстр. Мореходная наука находилась на новом рубеже.
Моллер счел уместным вставить слово:
— Идет спор, ваше величество, — паруса или пар? Генералу уже было кое-что разрешено, но он хочет теперь крутого перелома.
— Паруса или пар? — невольно повторил император. — Твое мнение, генерал?
— Мыслю, спора нет. Паруса сказали свое слово, а пар...
— А пар — это только лепет, — опять не выдержал Моллер. — Пар движет, притом по рельсам, всего лишь телегу. По воде — небольшую лодку. Но какие же огнедышащие машины надо сооружать, чтобы двигать огромные фрегаты, линейные корабли?
Ногти Головнина впились в ладони. И лишь выработанная твердая воля помогла ему сохранить выдержку.
— Ваше величество, финикияне и греки ставили косой парус, который тоже способен был двигать только лодку. Стопушечный линейный корабль вашего величества «Павел Первый» несет целую систему парусов. Император Наполеон с презрением отвернулся от дымной, дурно пахнущей лодки Фультона. А если бы у него хватило дара предвидения, он завоевал бы Англию.
Брови Александра сдвинулись, образуя как бы навес над ушедшими в глубину глазами.
«До чего договорится этот мореход?» — про себя кипятился Моллер. Он готов был дернуть Головнина за рукав, вопреки строгим заповедям дворцового этикета.
— Державе, которая первой начнет широкое строительство флота на новой основе, принадлежит будущее! — твердо произнес Головнин.
— Ты мыслишь смело... как и подобает человеку твоего опыта и твоих заслуг, — сказал, поднимаясь, монарх.
Аудиенция окончилась.
Но в последнюю минуту Александр сообразил: зачем делать из этого прославленного моряка скрытого врага?
— Твой план глубоко заинтересовал меня. Он будет внимательно и со всей благожелательностью рассмотрен в адмиралтейств-совете и доложен мне.
Говоря это, Александр смотрел мимо почтительно склонившихся перед ним собеседников.
Моллер вышел первым, явно недовольный. Про себя бранил глупую затею свести Головнина с монархом. Все дело в том, что этот человек привык играть не по правилам. Это оригинально, но рискованно.
Выйдя из дворца, он через плечо бросил:
— Как это вы еще не упомянули в беседе с его величеством название победоносного американского рейдера?
— Я не помню его, ваше превосходительство.
— «Конституция», — едко произнес Моллер. — Прошу завтра ко мне в адмиралтейство, к одиннадцати.
Головнин козырнул, не сказав даже: «Слушаюсь, ваше превосходительство!»
Дома, на Галерной, со всеми признаками нетерпения, его ожидал Завалишин. Но Головнин прошел прямо в кабинет, на ходу бросив:
— Дуня! Квасу, холодного!